— Кто же посмел покуситься? — притворно ужаснулся Романов.
— Прекратите! ОН обещал ей любовь одного известного поэта, и заставил стать хранителем, — ответил старик и широким жестом отшвырнул картину с брандмейстером в угол. — Я боюсь не ее! — спохватившись, Беган-Богацкий подошел к картине, встал на колени перед ней и аккуратно поставил к стене напротив. Он залпом выпил коньяк. — Мы должны были праздновать вместе. Мое желание связано именно с ней. Я ведь давно люблю эту женщину. Безответно. Это в прошлом, все исполняется — она пришла сама, но я сейчас не форме.
От удивления Романов даже немного протрезвел и с недоверием наблюдал, как из глаз старика покатились слезы.
— А боюсь я ЕГО. Вы бы знали, что мне пришлось пережить. ОН приходит как раненая совесть — в облике тех, кого мы предали, обидели и забыли навсегда. Как самый лютый враг, которого мы давно победили. Я встречался с ним дважды, и меньше всего хотел бы увидеть его снова.
Романов смотрел на него, склонив голову на бок, как любопытный пес. Все слова о совести он пропустил мимо ушей, пытаясь представить старика в приложении к Ящеру. Получалось чудовищно нелепо, и он глотнул еще.
— Милый Степа… Степан Богданович, да какие у вас могут быть враги? Школьники, пририсовавшие усы Мироедову в энциклопедии? — Романов нервно рассмеялся и придвинул к старику многоэтажный бутерброд с салом и луком. — Закусывайте, а то мы с вами… Не будем о грустном! — Романов вскарабкался на стол и повернулся лицом к опустевшей и затихшей уже площади. — Победители должны праздновать! — он махнул бутылкой, теплая волна счастья и спокойствия накрывала его с головой и уносила за собой. Пыльные всадники превратились в прекрасных лебедей.
Беган-Богацкий рассеянно жевал бутерброд и доверчиво смотрел на Романова.
— А как вам рассказ, Степан Богданович? — Романов слез со стола и, не прицеливаясь, плеснул старику, залив рукав его парадного пиджака. — Ну, с литературной точки зрения?
— Довольно колоритно, — оживился вдруг старик и стал водить носом над бокалом. — Юленька вот, к слову, крайне живо вышла.
— М-да, девица хоть куда! — подхватил Романов. — Как думаете, реальный персонаж? Я бы даже поискал прототип, не знаю только, какие параметры в картотеке вводить.
— Молодой человек, где ваши манеры? — засмущался Беган-Богацкий.
— Я всего лишь имею в виду глаза разного цвета, а вот вы? — Романов глотнул еще и ткнул пальцем в старика.
— А вот сейчас мы все выдающиеся пункты проверим, — Беган-Богацкий вдруг полез за пазуху и вынул мятые листки рукописи Мироедова.
— Вы что же, украли рукопись?! — захохотал Романов. — Ну-ка, давайте ее сюда!
— А кто сохранит ее лучше меня, скажите?! Вам я ничего не дам. Будем читать вслух, — он встал в уже знакомую Романову театральную позу и начал заунывно читать.
— Вы читаете бездарно! — Романов попытался выхватить рукопись, но старик ловко спрятал руку за спину.
Они слегка поборолись, пока не услышали треск рвущейся бумаги, от чего Беган-Богацкий разжал руку и заплакал. Романов потянулся к бутылке, налил, затем любовно сложил листы и засунул их за пазуху старику.
Дальнейшее он помнил урывками.
Он помнил, как Беган-Богацкий воскликнул: «Да здравствует научный подход!» и вынул из полицейского сундука две бутылки шампанского. Как, целясь в окно, Беган-Богацкий попал пробкой в люстру, и та укоризненно звенела, раскачиваясь. Как потом они пели, высунувшись по пояс из окон каланчи, а город безмолвно им внимал.
Когда за окном рассвело, Романов сдернул шторы с окон, завернулся в них и устроился на полу. На столе, бормоча извинения Родиону Федоровичу, стеная и хныкая, укладывался Беган-Богацкий.
Проваливаясь в бархатный сон, Романов увидел Беган-Богацкого в парадном кимоно, танцующим на фоне рассветного зарева над городом.
Глава 14
Романов просыпался, выбираясь из полузабытья, как ладонь из тесного и бесконечного рукава пальто. Сквозь толщу сна он слышал какие-то звуки, пытался объяснить их себе, цеплялся за них и вытягивал себя на поверхность. Затем он вспомнил, почему лежит на деревянных досках пола, и отчего его рот словно забит острой горячей ватой. Он прислонился к стене, и в глазах засновали черные точки. Ноги затекли, Романов вытянул их и пошевелил далекими, чужими пальцами; было зябко, и он потянул к себе смятый комок пиджака, который служил ему подушкой. Старика нигде не было видно, как, впрочем, и улик их вчерашнего празднования: ни столика, ни графина, ни пустых бутылок, ни даже пятен на потолке от этого чудовищного пойла. Или от шампанского? Нет, категорически нельзя сходиться с незнакомыми напитками так близко и без рекомендаций. Романов поднялся с пола и застонал от боли в спине. Ничто на полу не проходит бесследно, криво усмехнулся он. Армия победителей оказалась разбита — такого странного сочетания ощущений он никогда не испытывал. Где-то внутри, на дне, он был счастлив и, наконец, спокоен, но на поверхности его бушевал шторм, все тело с размаху билось о
