«Уходим, сестры!» — и они дружной вереницей потянулись прочь.
Ну что же, моя милиция меня сберегла, с облегчением подумал Романов.
Он привычно забрался на второй ярус, но даже не успел закрыть глаза, как раздался еще один звонок, короткий и стеснительный. Лязгнула входная дверь, Романов спустился на пол и прижался спиной к ледяной стене. Кто-то осторожный прошел по коридору, остановился, совсем близко звякнула связка ключей, шаги прозвучали снова, и все смолкло.
Романов недоверчиво толкнул решетку, и она со скрипом отворилась. Коридор был пуст, сержанта Петруши нигде не было. Тогда Романов бросился к двери и выскочил из здания.
Улица выглядела совершенно обычно. Не было больше ни наваленных на тротуарах баулов, ни копоти на окнах, ни бегающих с длинными серыми шлангами добровольцев, и даже небо показывало свой темный, но бездымный край. Редкие прохожие фланировали по тротуарам. Романов всматривался в людей, он почему-то решил, что здесь можно встретить Макса. Где-то он должен быть, так почему не здесь? Сейчас имело смысл двигаться только в сторону вокзала. Наплевать, что это выглядит бегством, он никому не отдаст своих пацанов. Романов прикинул, выходить ли ему из укрытия, или передвигаться дворами, и решил, что уже темно, никто его не узнает. Он вышел из арки, уверенной походкой двинулся вниз по улице, и уже успел пройти один перекресток, когда прохожий на другой стороне привлек его внимание. В офицерской шинели старого образца, — такие не носили уже лет двадцать — тот быстрым чеканным шагом двигался в сторону рынка, воротник шинели был поднят. Романов бросился наперерез — когда и где угодно он узнал бы эту походку.
Военный скрылся за дальним изгибом улицы наверху, где ее пересекали трамвайные пути. Романов крикнул, но человек в офицерской шинели даже не оглянулся, зато прохожие стали заинтересованно на него посматривать. Романов чертыхнулся про себя и, пряча лицо, побежал.
Через несколько минут он нагнал военного, тот ускорился.
— Послушайте, — Романов схватилего за локоть.
— Извини, тороплюсь! — весело крикнул ему отец, сбросив его руку.
Они миновали рынок с заколоченными фанерой рядами, улица вильнула, внизу открылась небольшая освещенная площадь. У Романова закололо в боку.
— Что происходит? — сквозь зубы спросил Романов. — Я хочу поговорить.
— Некогда, Димма, — сказал отец бодрым тоном. — Спешу! Дела!
Романов последним усилием схватился двумя руками за шинель, отец нахмурился, повернулся и быстрым брезгливым движением швырнул его на тротуар.
Больно ударившись, Романов перекатился по мостовой, плащ накрыл его с головой. Он выпутался, почти сразу вскочил и увидел, что шинель спускается вниз к освещенному фонарями пятачку. Он никак не мог вспомнить, как называется эта площадь, но точно знал, что за ней змеилась мелкая сеть капилляров-переулочков, в которых при желании очень легко затеряться. Романов рванул вниз по улице.
Залитая светом площадка оказалась при приближении трамвайным кругом, где выстроился ряд темных вагонов. Только один, самый первый, светился золотым, и двери его были распахнуты. Резко дернувшись, как будто от взгляда Романова, он двинулся вперед в темноту. Романов едва догнал вагон, вспрыгнул на последнюю площадку и рухнул на сиденье, чтобы отдышаться. Поодаль, к нему спиной, сидел отец и смотрел в окно, прижавшись лбом к стеклу. Трамвай, как горящий золотом стакан в подстаканнике, медленно потащился через ночь, сквозь полуразрушенный город.
Он ехал между домов по темной улочке, должно быть, самой узкой в этом городе. Можно было дотянуться и взять с подоконника оставленную чашку. Романов был в ловушке: даже если он захочет, ему некуда деться, пока они не доедут до остановки. Как в лифте.
Медленно, держась за поручни кресел, он прошел в середину вагона и сел через проход от военного. Со странным ощущением страха и любопытства он следил, как отец, не оборачиваясь, смотрел в окно, в котором отражались сполохи пожара. Совсем молодой парень, с высоко вздернутым подбородком, каким отец был давным давно, на казахстанских фотографиях. Степь, кусты, молодая мама, всегда смеющаяся, ишаки и другие атрибуты военного городка. Сейчас лицо его было покрыто сажей.
Отец молчал.
— Что теперь? — спросил Романов.
— Теперь — все, — отец не глядел на него, и каким-то детским движением попытался оттереть сажу с лица.
— И что мне делать?
— Помогай в пожаротушении, люди ждут своего мэра, — отец картинно кивнул на окно. Они проезжали Миллионную, и было видно, как пылает красно-зеленым пламенем заправка на территории завода.
— Но мы же не договорили, — сказал Романов.
Отец внимательно смотрел на него.
— Я не уеду, пока не разберусь, — собравшись, твердо сказал Романов.
Отец нахмурился:
