кресел.
— Обсудить сферы влияния, — проговорил Макс и подошел ближе. — Мне нужен договор.
— Увы, здесь нечего обсуждать, и у тебя нет никакого влияния, тем более сфер, — двойник скривился, и Романов отвернулся, не выдержав этого зрелища. — Ты опять ошибся. Как скверный синоптик — твои исследования верны, но лишь наполовину, и не действуют там, где ты предсказывал смерч и самум. Как всегда, очень самонадеянно, нагло и глупо, Максим. Хоть ты и переколотил с помощью своих молодцов все стекла в округе, чтобы изолировать клуб от моего влияния, это не помогло.
— Полагаю, не так уж я и ошибся, раз вы соизволили посетить меня. Ранее вы не удостаивали меня своими визитами.
— А я и сейчас не удостаиваю, Максим. Я лишь желаю воссоединиться с этим предметом. Тебе он ни к чему, и не тебе он принадлежит. А владельца я, пожалуй, подожду, — двойник подошел к зеркалу и похлопал себя по щеке, — владелец еще, может быть, завоюет мой интерес. Сюда я пришел в рабочем, так сказать, костюме — пришлось повоевать на улицах от имени его хозяина, в воспитательных целях, — Романов услышал, как Беган-Богацкий заерзал в своем углу, что-то лепеча, и жестом заставил его замолчать.
— Но я вижу по твоим глазам, что не прогадал с нарядом, попал в точку. Больное место, да, Максим? Давно, кстати, хотел спросить, зачем ты так поступил с ним в то лето в деревне Вишнёвая? Зачем?
Романов нахмурился, и сигарета обожгла его пальцы.
— А это не ваше дело, — Макс смотрел двойнику в лицо.
— Мое. Присмотрись, с кем ты говоришь. Это дело мое. Ты же предал меня, — двойник больше не улыбался.
— Перестаньте кривляться, любезный! — раздался высокий надтреснутый голос, и Романов увидел стоящую в дверях Александрию Петровну.
— Сколько лет вы практикуете свои выходки, должно было надоесть, — ее интонации опять напоминали учительские.
— Нет, нисколько. Каждый раз обожаю смотреть, как сердечко у фигурантов дела колотится. А надоело мне ваше лицо — бесцветное, недовольное, холодное, с пустыми глазами, превращающее любое место в склеп, — зло проговорил двойник.
— Значит, я вовремя, — она прошла вглубь зала, присела на кресло в первом ряду и откинула черную вуаль шляпки. — Не обращайте на этот фарс внимания, Максим Юрьевич.
— Я сам разберусь, Александрия Петровна, — огрызнулся тот. — У нас с вами были четкие договоренности. И в них вашего визита по ходу эксперимента не значится.
— Я вам не доверяю, — она достала из саквояжа сигарету и мундштук, щелкнула зажигалкой. — И хочу увидеть исход дела собственными глазами. Если хотите, я ваш акционер, желаю наблюдать ход торгов. От него зависит моя жизнь, и я многое отдала, чтобы вы могли сейчас разбираться самостоятельно. И другой попытки, в отличие от вас, у меня не будет. Продолжайте же, — она повелительно махнула рукой и выпустила струю дыма, серебристого в свете софита.
— Дорогая, никакого исхода дела не будет, — фигура в плаще уселась на край сцены. — Пока, во всяком случае. Для чего вы связались с этим мелочным типом? Вы не способны предполжить, что случится, если он получит безграничные возможности? Вы помогаете ему стать у руля, зная все? — он махнул рукой в сторону Макса. — Вы отчаялись и цепляетесь за жизнь. Но послушайте свое сердце, вы устали на службе. Я не выгоняю вас, я вас провожаю. А вы все не уходите и не уходите. Ваша пыльная канцелярия скоро задушит все вокруг. Протоколы, квитанции, журналы посещений и бланки регистрации — что это, по вашему? Это же страх! Страх, что все изменилось и рвануло вперед. Но изменяться вы не желаете, а желаете сдержать когтистой рукой карету современности. Голубушка, да на деле вы хотите на свободу, быть обычным человеком, прожить свои лучшие годы в покое без жадных людей и пыльных картотек. Сдавайтесь, дорогая.
— Я отдала этим людям жизнь, — отчеканила она, — и вот как вы со мной расплачиваетесь!
Романов не мог этого видеть, но хорошо представлял, как ее пальцы побелели под кожей перчаток, вцепившись в ручки кресла, а губы сжались в нитку.
— И напрасно! Вас никто не просил об этом! Вы сами лишили себя жизни, оставшись навеки с ленивыми и жестокими людьми, — он обвел рукой пустые ряды, — и лучше эти люди не стали, уверяю вас, здесь специальное место для таких, других пациентов для нас с вами нет. Мне, конечно, жаль, что я разлучил вас с вашим юным литератором, — последнее слово он проговорил нараспев и вдруг принялся декламировать басом:
