снег. После некоторого времени пристального смотрения показалось, что, наоборот, он легкими струями, вернее, нитями поднимается вертикально вверх. Было пустынно. Улицу пересекал одинокий пешеход. Он шел, низко наклонив голову. Остановившись внизу ровно под окном Рената, поднял лицо и стал вглядываться. Что он пытался рассмотреть там наверху? Ренат отпрянул от окна, но затем, снова приблизившись к стеклу, стал приглядываться, пытаясь рассмотреть черты его лица. Человек все стоял с поднятой головой. Ренат не мог понять, что его так привлекает вверху. И тут Ренат внезапно осознал, что человек, видимый отсюда совсем небольшим, на деле, если пересчитать его размер, принимая во внимание пространственную перспективу, достигал ростом, по всей видимости, уровня второго этажа. Вот дорос до третьего. До четвертого. Ренат отшатнулся. Вот уже он высился вровень. Лицо в лицо. Глаза в глаза, устремив страстно-горящий взгляд. Ренат инстинктивно замахал на него руками. Он закачался и как будто рухнул вниз. Упал. Исчез. Ренат недоверчиво наклонился вперед к окну. Уткнулся лбом в холодное стекло. Посмотрел – никого. Исчез. Испарился. Как не был. Действительно – был ли?
Ренат повернулся, медленно вошел в другую комнату, зажег свет.
– Мария! – не удивившись, почти буднично произнес он.
Мария сидела на полу, устало и неподвижно глядя на него.
Ну что же, близок уже и конец.
Ну, да, да, печален наш город в этот смутный слабый момент суток. Краткий промежуток времени, когда угасающие лучи остатнего света растворяются в подступающей и обступающей темноте. Печален. Ну и что? Веником убиться, что ли? Да и многое еще можно различить. И подправить кое-что. Исправить. Не сокрушайся, браток. Еще ведь не поднося часы к самым глазам, видишь – где-то ровно около двадцати часов по московскому времени. Достаточно, достаточно времени предпринять что-то кардинальное. А предприняв – все, буквально все переделать. Только не надо мешкать и медлить. Но и спешить, дергаться суетно и бессмысленно не следует. Не стоит безрассудно форсировать события. Осторожно надо. Но в то же самое время твердо и решительно. Все надо делать собранно, строго и по-деловому. И предпринять надо именно то, что нужно. Что в твоих силах. В человеческих силах. А силы человеческие, известно, беспредельны.
Печален наш город. Но в августе как-то особенно. Уже собираются в маленькие сжатые силуэты темные фигурки людей, склонившихся у парапета над рекой в центральном городском парке. Вернее, одна фигурка. И ей почти невыносим вид осеннего города. Правда, она не обращает внимания ни на что вокруг. Невысокая такая, крепко скроенная человеческая фигурка, плотно упершаяся локтями в гранит парапета. Не памятник ли? Бывают такие. Сейчас по всей Европе разбросаны подобного рода бронзовые фигурки в обычный человеческий размер. На вокзалах, площадях, в парках, на стоянках общественного транспорта. Представляющие обычные прозаические житейские сценки – сидят на скамейке, газету читают, стоят с сумкам и прочими бытовыми предметами. Пробегая, можно и спутать – ну, сидит кто-то, отдыхает, трамвая дожидается. Мало ли кто застыл в неподвижности. А в сумерках и тем более не отличить. Уже количество этих фигур достигает равенства, паритета со стремительно уменьшающимся населением Срединной и Западной Европы. В некоторых же городах постепенно начинает и превосходить. Они шаг за шагом перенимают на себя некоторые, пока не самые сложные человеческие функции. Но ведь только пока. Только самое начало.
Вот и наша фигура стоит недвижная. Не шевелится. Так что легко может быть спутываема с помянутыми изображениями. Но нет, не может. Не может. Гранит чуть светится и поблескивает, а она темная, не отражающая и слабых остатков вечернего света. Даже наоборот – поглощает их окончательно, эти последние отблески вечерних сумерок. Кругом ни души. Пусто. Гнетуще пусто. Вода внизу видится сплошным черным провалом, испещренным парящими над бездной светящимися змейками и бликами. Но если присмотреться внимательнее:
Он всматривается. Долго всматривается. От длительного стояния и всматривания сжимается, поджимается почти до невозможной плотности, пока прямо наяву не чувствуется внутри его, окруженная неимоверной силы плотностью и сжатостью, вертикальная доминирующая ось. Только упругое сопротивление материальных частиц не дает ему вовсе провалиться, исчезнуть, слиться с этой застывшей виртуальной осью. Ну и, конечно, несомненное влияние внешних оттягивающих притяжений. Воды, например, отвлекающее влияние. Черной, свинцовой, самой сжимающейся до самого своего плотного и непроминаемого основания. Немного отвлекает и светящееся окно на противоположной стороне реки. Там виднеются чьи-то головы. Головки чем-то озабоченных молодых существ женского пола. Они стремительно удаляются в глубину комнаты, опять возвращаются к окну и снова исчезают. Их белые руки взблескивают под внезапно падающим на них в разнообразных ракурсах светом.
– Послушай, это, часом, не Петербург ли? Вода, каналы. Женские головки в окне. Прямо охтинки.
– Нет, нет, это не каналы. Это река ровно посреди города.
– Вот-вот. Река посреди города. А юноша, он не:
– Нет, нет.
– Тогда, может, про мальчика, которого приятели-пацаны заманили к небольшой речушке?
– Мальчик? Да, действительно. Но там другая, мелкая такая речушка среди незавидных плоских деревенских окрестностей. И монастырь напротив. Обычная речка. А и то, бывает, всплеснется вдруг что-то непомерное, выбросится наружу, да так и останется, повиснув в воздухе неведомым фосфоресцирующим иероглифом.
– Вот, вот. А пацаны в сарае прячутся. Собаку за ними увязавшуюся гонят прочь: мол, пошел, пошел, Рекс! А тот ничего не понимает. Или делает вид – собаки ведь страсть как хитры, лукавы. Вертит хвостом, юлит, каждого облизнуть норовит. Ничего иного не остается, как взять с собой. Зазвать внутрь
