сарая, да и держать вырывающегося и норовящего обнаружить их всех и самому обнаружиться. Держать в десять рук, зажимая ему пасть, рвущемуся выскочить наружу и разразиться радостным хохочущим лаем. Да? Тут смотрят – осел что-то. Затомился. Заскулил. Все напряженные сидят, в дверную щель на воду глазеют.
Он упорно глядит в реку. Почти всегда после некоторого времени сосредоточенного и тяжелого вглядывания, словно чьи-то руки начинают разгребать воду.
Водяная пленка становится легче, прозрачнее. Сквозь нее навстречу его ожидающему взгляду проявляется что-то. Пробивается наружу некое внутреннее обитание. Причем, как ему уже давно стало ясно, восходящее не с первого, не со второго и даже не с третьего уровня. С самого глубинного.
– Вот, вот. И нет перегрева, – шепчет он.
И среди самой своей что ни на есть тьмы вода выталкивает наружу некое такое медленно, даже чересчур замедленно разрастающееся образование. Во всяком случае, по-другому его и не обозвать. Образование – оно и есть образование.
– Да уж и начинать бы надо, – снова шепчет он.
Вот и сейчас вода привычно засветилась. Ребятишки в сарае сжались в один десятиглазый организм. Да еще два острых глаза и вздыбившаяся на загривке шерстка подрагивающего, прижавшего к десяти тоненьким ножкам своим еще четыре тощенькие, мертвенно молчащего, бывало, могучего и громогласного Рекса. И в этот самый момент над всеми и надо всем поднялся и поплыл мелодический женский тоненький голос. Они подняли лица и медленным поворотом голов сопровождали его явственное продвижение от реки над крышею сарая и дальше, дальше, в неведомое удаление. Ничего не было видно, только этот сгусток звучания, ощутимо проплывавший в образе некой, можно было бы сказать, неразличимо-небесной Нормы или Лючии ди Ламермур, впрочем, вполне неведомых нашим немудреным свидетелям.
Он все пристальнее всматривается в светлую воронку ровно посередине реки напротив Генерального штаба. Ну, чуть-чуть вбок, так как ровно напротив виднеется светящееся одинокое окно посреди полностью погруженного в темноту блока жилых домов. Гигантское здание Генерального штаба тоже погружено в непроглядную тьму. Только с обратной стороны, выходящей во двор, такое же одинокое окно на верхнем этаже, с виднеющимися в нем двумя известными нам личностями.
Из водяной воронки искрящимся волокном медленно выползало нечто облакообразное. Не отрываясь полностью от поверхности воды, которая тоже вослед ему поднималась, вздувалась, как тесто, всей своей массой. Подходила уже к верхнему уровню парапета.
– Слушай, точно Петербург. Все сходится. Парапет, вода поднимающаяся, эти в окне:
– Они помянуты просто так, для полноты картины.
– Тогда ребятишки. – Видят они, как что-то ослепительным шаром вырывается из воронки и повисает, заливая призрачным светом все окрест. Производя неимоверный шум, бросились вглубь сарая. Но тот, который на берегу, даже не оборотил голову в их сторону, устремив неподвижный взгляд в направлении этого свечения. Он и сам весь светился холодноватым электрическим, слабо потрескивающим, таким ласковым сиянием.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю, знаю.
– Ты был там. Был! Был! Ты один из них! Ты там был!
Вдали, на той стороне реки, в доме рядом с Генеральным штабом по-прежнему светилось единственное окошко. По летней погоде, вернее, по позднеосенней ставни были открыты. Два женских силуэта, темнея, высовывались почти по пояс и, казалось, легкими жестами рук приглашали к себе. Но нет, это были не приглашающие жесты, а балансирующие, чтобы удержать тела в горизонтальном положении, когда они тихо выплывают из окна на сумрачный простор вечереющего города. Плотный сырой воздух способствовал их парению и медленному продвижению вперед. Они направлялись прямо сюда. Вот они уже и подплыли к человеку, стоявшему на противоположной стороне, прислонившись к парапету.
Слабое свечение, исходившее от реки, обволакивало все. И его, и окружающие деревья, и воду, переваливающуюся через скользкий гранитный парапет. Поблескивающий влажной пылью свет создавал над местом своего мерцания гигантский ореол наподобие прозрачного купола, не пропуская в себя ничего из внешнего мира. Замкнутый шарообразный самодостаточный и саможивущий эон. Две фигурки, проплывая прямо над центром свечения, на мгновение пропали, словно растворились в нем. Через некоторое время они снова объявились темными силуэтами на его фоне. Они плыли ногами вперед, запрокинув головы, словно всматриваясь в самый центр, вершинную точку этого свечения. Отсюда не было видно их лиц. Тем более что виделись они снизу. Они подплыли со стороны разгорающегося света. Несколько раз как-то безвольно ткнулись в некую невидимую преграду, отстоящую в нескольких метрах от человека. Плавно отошли и застыли на время. Еле заметно покачиваясь, повисли в небольшом отдалении. Постояли в сомнении и тронулись назад. На обратном пути они снова медленными, немного даже вялыми движениями в густом воздухе, не позволявшем резких жестов, попытались проникнуть в центр свечения. Но неудачно. Подняв голову, он следил их уменьшение по мере возвращения к месту своего обитания. Вот и погасло окно.
Высоко поднявшаяся вода медленно обтекала его. Он постепенно уходил в образующуюся вокруг него завихряющуюся воронку. Вот уже вверху осталось только узкое, как жерло пушки, отверстие. А вот и ушел на неимоверную глубину. А вот уже вровень с кем-то обменивается равными взглядами.
Едва-едва занимавшийся рассвет заливал все не столько видимым, сколько предчувствуемым светом, летевшим вдоль широких необитаемых улиц,
