разговаривал?
– Не твое это дело. Не надо было тебе рассказывать.
– Я за монахинь беспокоюсь, понимаешь? Я знаю, что они очень беспокоятся насчет безопасности… Они мне сами сказали. Даже ставни новые у себя ставят, покрепче. Так что если этот Боннвиль все пытается о них разузнать…
– Я тебе говорила, он приятный человек. Может он хочет им помочь?
– Дело в том, что на днях он приходил сюда, в бар. И просидел целый вечер один. Люди даже ходить мимо него не хотели, будто боялись. Отец сказал, что если тот еще заявится, так он его на порог не пустит. Мол, нечего посетителей распугивать. Что-то они про него знают – то ли он в тюрьме сидел, то ли еще что… И еще цыган этот строго-настрого меня о нем предупреждал.
– А меня не предупреждал.
– Ну, все-таки, если ты его еще увидишь, скажешь мне?
– Скажу, наверное.
– Особенно если он про ребенка спрашивать станет.
– Да чего ты так беспокоишься-то об этом ребенке?
– Потому что она
– А ты, значит, такой защитник выискался, да? Будешь спасать малышку от большого злого дядьки?
– Так ты мне скажешь?
– Говорю же, да! И хватит об этом.
Она развернулась и зашагала прочь в жидком свете полуденного солнца.
Во второй половине дня Малкольм отправился в сарай, чтобы изучить все усовершенствования «Прекрасной дикарки». Защелки для планшира оказались простыми в обращении и надежными, а брезент из угольного шелка – легким и непромокаемым, как и обещал мистер Корам (Малкольм все проверил). И водянисто-зеленый, как раз под цвет реки и самой лодки. Если его как следует натянуть, Малкольм вместе с каноэ станут почти невидимыми.
Течение в этот день было очень сильное, так что он решил не выводить лодку на воду, чтобы попробовать, как скользит заново выкрашенная лодка, но кончики пальцев, которыми он пробежал по борту, сказали ему достаточно – это подарок так подарок!
Никаких других сюрпризов Малкольм не обнаружил, так что он просто набросил на лодку старый брезент и хорошенько закрепил его колышками.
– Может снова дождь пойти, – объяснил он Асте.
Впрочем, на небе не было ни облачка. Холодное солнце светило весь день, а на закате небо окрасилось алым, предвещая и назавтра ясную погоду. Иза чистого неба Вечер выдался холоднющий, и в «Форели» впервые за много недель народу было мало. Мама решила не жарить баранью ногу и не печь сразу несколько пирогов, потому что их все равно не съедят. Тем, кто успеет к ужину, вполне хватит ветчины и яиц да жареной картошки, а тем, кто нет – хлеба с маслом.
Посетителей было раз-два и обчелся, но помощник бармена Фрэнк все равно заступил на вахту – вдруг кто-нибудь еще подвалит, так что Малкольм с мамой и папой спокойно уселись на кухне ужинать.
– Можем и эту холодную картошку доесть. Будешь еще, Редж?
– А как же! Только пожарь ее.
– Малкольм?
– Я тоже буду.
Картошка отправилась на сковороду, и тут же принялась скворчать и плеваться жиром, так, что у Малкольма слюнки потекли. Он сидел за столом рядом с родителями, ни о чем не думал, наслаждаясь теплом и запахом еды, и был совершенно счастлив.
Вдруг он понял, что мама о чем-то у него спрашивает.
– Чего?
– Еще раз, да повежливее.
– Ой. Прости, что?
– Так-то лучше.
– Мальчик витает в облаках, – заметил отец.
– Я спросила, о чем это вы с Элис сегодня разговаривали?
– Он разговаривал с Элис? – удивился мистер Полстед. – Я думал, у них пакт о неразговорчивости.
– Да так, ни о чем особенном, – пожал плечами Малкольм.
– Целых пять минут с ней на крыльце болтал, когда она уходила. Так-таки и ни о чем?
– Ну… не совсем, – признался Малкольм, смутившись.
