Женщина сначала злилась на психиатра, но со временем переосмыслила сказанное им, смирилась. А что, если в его словах была доля правды? Она ведь столько лет жила на износ, столько лет отказывала себе в самом необходимом, чтобы поднять дочек. Иногда реальность действительно представлялась ей рассыпанной мозаикой. А вдруг и правда не было никакого нерожденного Алешеньки? А вдруг и правда Настя нашла в письменном столе альбом с фотографиями, где были подписанные снимки бабушки Софьюшки? А вдруг и правда она услышала во дворе обрывки разговора о бедной убитой девушке? Обсуждать убийство ведь и убийцы могли.
Больше Насте шанса не дали.
София жила на острове около двадцати лет – она не была уверена точно, поскольку календарями здесь не пользовались, а смена сезонов порой была вообще незаметной, и все дни сливались в одно бесконечное душное влажное лето.
Когда-то давно София ненавидела эти земли и считала себя их пленницей. Каждое утро она выходила на пляж, с надеждой рассматривала линию горизонта и мечтала о том, что настанет день – и она отсюда сбежит, вернется к привычной реальности. Но годы шли, а она так и не решилась. То ли осознала, что улететь отсюда можно только на вороньих крыльях смерти, то ли научилась считать остров своим домом. Стокгольмский синдром – взаимная или односторонняя симпатия, возникающая между агрессором и жертвой.
Все реже София вспоминала жизнь до острова, и порой ей казалось, что нет на свете ничего, кроме этих пляжей и скал. Ее любимый бар на набережной, бильярдный клуб, который она посещала по субботам, ланчи с подругами, капучино в бумажном стаканчике – она всегда любила пить кофе на ходу, в этом был особенный, городской драйв, вечерний фильм под бокал красного полусухого, городские улицы в ночных огнях. Все это было так давно и словно с другой женщиной, память которой почему-то досталась Софии.
Теперь ее дом был здесь. Впрочем, какой там дом – хижина с крышей из пальмовых листьев и лежанкой на земляном полу. По утрам она ловко вскрывала изогнутым тесаком упавшие кокосы и жадно пила млечный сок, по вечерам подкармливала мальков хлебными крошками, а потом ловила их сетью. Ее кожа огрубела, под ногтями была вечная въевшаяся грязь, походка стала плавной, как у дикой кошки, а взгляд – настороженным. София научилась предсказывать дождь по изменившемуся запаху ветра и распознавать приближение опасной змеи по еле слышному шелесту травы. Она честно старалась полюбить эту землю, но раскрыть в себе источник чистого счастья, о котором твердили все вокруг, так и не смогла. София не пропустила ни одной субботней церемонии. Но даже спустя годы легенда об огненной богине казалась ей скорее пугающей, нежели утешительной.
Наверное, в Софии был внутренний стержень – как-то же ухитрилась она не выдать себя. С несогласными здесь обходились без сантиментов. Мяса всегда не хватало. София могла припомнить как минимум десять случаев, когда мясом становились те, кого еще за пару дней до понижения статуса она называла братьями и сестрами.
Она всегда была текучей и податливой, как спокойная полноводная река. Принимала все, что ей предлагали, улыбалась, не спорила. Зеркал на острове не было, но иногда она рассматривала свое стареющее лицо в отполированном медном тазу – это было лицо опытной обманщицы с хорошо замаскированной тоской в глазах.
Когда-то София была юной и легкомысленной, пшеничные волосы заплетала в сотни косичек, носила просторные сарафаны с разноцветными психоделическими разводами, не брила подмышки, считая это феминистским вызовом обществу, предпочитала ходить босиком или в тонких соломенных сандалиях, каждую субботу посещала рок-концерты в небольших богемных клубах и считала свободу самой главной человеческой доблестью.
Поиск свободы в итоге сыграл с ней злую шутку – ее пленили.
А началось всё с того, что кто-то из ее многочисленных разношерстных друзей решил отправиться на тропические острова, где должен был проходить музыкальный фестиваль. София загорелась – она всегда была легкой на подъем. И деньги у нее имелись – зарабатывала она уроками йоги, подпевками на уличных концертах, организацией выставок. Немного, но зарабатывала. Тратила немного – в ее кругу было принято презирать общество потребления и обходиться самым малым.
Остров, на котором проходил фестиваль, показался ей местом силы. Она просыпалась на рассвете, делала комплекс йоговских асан на террасе отеля, а потом уходила, куда глаза глядят. Обошла весь остров, заглянула на каждый пустынный пляж, залезла на каждый холм.
По вечерам на самом большом пляже начинала собираться толпа.
Фейерверки, ледяное пиво и свежие кокосы, которые при тебе ловко вскрывали топориком, чтобы ты могла насладиться маслянистой мякотью и сладковатым нектаром. София с кем-то знакомилась, в кого-то влюблялась, с кем-то целовалась, с кем-то обсуждала возможность бросить всё и поселиться прямо на этом пляже. Спать в огромном гамаке под звездами, ловить лицом морской ветер, подбирать упавшие фрукты и посвятить жизнь созидательному созерцанию.
– А почему ты так это называешь? – спросил однажды вечером один из ее случайных знакомых. – «Созидательное созерцание». Звучит красиво, но что ты собираешься созидать, таращась в морскую даль?
– Я созидаю счастье, – улыбнулась она. – Это очень важно. Знаешь, это ведь почти монашество. Такая у монахов работа. Они молятся за всех нас, обеспечивают энергетическую целостность планеты.
Собеседник неожиданно заинтересовался ее точкой зрения, хотя обычно подобные пляжные разговоры сводились к благодатному светскому трёпу. Расслабленная атмосфера острова располагала к простоте, а вовсе не к философским измышлениям.
