Мотор сильно шумел, так что в дороге они не разговаривали. Но в какой-то момент друг Ксавье остановил катер посреди океана и долил в бак бензина из припасенной канистры. Кажется, именно тогда она впервые ощутила небольшой укол волнения.
Время София не засекала, но ей показалось, что их путешествие длится намного дольше запланированных полутора часов. Да и эта заправка…
Солнце уже поднялось над горизонтом и припекало так, что ей пришлось повязать голову косынкой.
– Что-то долго мы едем.
– Не переживай, скоро уже будем на месте! Куда нам спешить – нас окружает вечность, – сверкнул белыми зубами Ксавье.
Наконец она увидела темные скалы и пляж, который показался ей мрачноватым. София даже улыбаться перестала, что случалось с ней очень редко.
– Давай выходи! – Что-то в интонации Ксавье изменилось.
Так София попала в деревню. Нет, в клетку ее не бросили – охотники (так в коммуне называли тех, кто ездил на Большую землю за мясом) разглядели в ней свою.
Конечно, она не сразу приняла свою судьбу. Были слезы, была единственная инфантильная попытка побега. Ей выделили небольшую хижину с прогнившим потолком, заметив, что, когда немного освоится, она сможет тут всё починить и обустроить по своему вкусу.
Ксавье ей помогал. Это потом София поняла, что ему назначили такую работу – промыть мозги новой пленнице. А тогда принимала его заботу за сочувствие. Ксавье казался ей такой же жертвой, как и она сама. София придумала себе историю о том, как он попал в страшную секту, как ему задурили голову чужими убеждениями. И они вместе уедут. Ксавье же охотник, он регулярно бывает на Большой земле. Убежать вместе с ним будет проще простого.
Но время шло, а ничего не менялось. По ощущениям Софии прошла целая вечность. На самом деле – четыре сезона дождей, а значит, примерно два года.
Человек ко всему привыкает. Вот и София привыкла и даже честно пыталась работать над собой – чтобы полюбить эти земли так, как любили их остальные жители коммуны. Но ничего не получалось, хотя притворялась она профессионально, как будто за ее плечами была театральная школа.
Однажды для нее привели мужа. Вот так запросто. Назначили мужчину, который будет теперь делить с ней постель и судьбу. София «проглотила» и это. Мужчина был тоже из новеньких. Видимо, Старик решил, что София поможет ему освоиться. И что любовь красивой молодой женщины примирит его с тем, что прошлое придется забыть навсегда.
Через какое-то время на свет появилась дочь, Тау. Тогда София впервые начала улыбаться искренне. Материнство стало ее спасением и единственной отрадой. Она понимала, что в коммуне не поощрялась гиперопека и чрезмерная привязанность к ребенку. Старалась быть осторожной.
В один прекрасный день ее муж бесследно исчез. Не появился на субботнем ритуале, и больше никто не упоминал его имени. София никогда не была к нему привязана, считала, что он себе на уме. Если бы они жили в Сан-Франциско, она рекомендовала бы ему обратиться к психотерапевту. Подавленное настроение и уныние очень опасны для здоровья.
Она, конечно, понимала, что случилась беда. Но здесь она ничего не могла изменить. За эти годы в ее этической картине мира здорово сбился прицел. София научилась без эмоций отворачиваться от чужой беды и боли.
Теперь она делила хижину только с подрастающей дочкой и хотя бы в стенах своего дома могла не притворяться, быть самой собой.
Необычное имя – Тау – придумала она. Так звали ее старую подругу, художницу. Софии казалось, что это имя – тоненький веревочный мостик, который ведет в ее прошлое.
Первые годы все происходящее на острове казалось ей чудовищным. Если ей поручали принести к клеткам жбан с водой, она, конечно, не отказывалась, но старалась управиться побыстрее и не смотреть пленникам в глаза. Она никогда не отзывалась, если к ней обращались люди, которым суждено было стать кормом.
Добравшись до своей хижины, она падала лицом вниз, сотрясаясь от беззвучных рыданий. Ей казалось, что она попала в фильм ужасов, в нацистский лагерь, и что когда она ждала смерти было даже проще. Она не могла спокойно смотреть в глаза этим людям. У них были родители, их любили, возможно, искали, но это было бесполезно, потому что за все годы пребывания на острове София никогда не видела здесь чужаков. Несчастные получили образование, о чем-то мечтали, строили карточный домик своей жизни, в моменты чистого счастья видели отблеск Мировой Души в собственном смертном существе. А закончится всё тем, что они пойдут на корм. Кормовое мясо. Их предназначение – не фантазии, питавшие их дух, не вдохновение, не прожитая любовь, а белок, выросший на их костях. Каждого сначала оглушат точным ударом молота в темечко, а потом разрубят на куски и сложат в огромные прочные корзины, которые Старуха одну за другой перетаскает в лес.
Когда-то, много лет назад, София с горячим максимализмом осуждала тех, у кого не хватило сил души вступиться за слабого. У нее не укладывалось в голове, как такое могло происходить – убийство детей-инвалидов в Спарте, средневековая охота на ведьм, концентрационные лагеря. Почему нельзя было объединиться и дать отпор, думала она. Ведь среди тех, кто оказался на стороне силы, наверняка были и люди сочувствующие, незлобивые, несогласные. Почему же они промолчали? Софии тогда казалось, что попустительство – это более тяжкое этическое преступление, чем любая жестокость, которую оно прикрывает. Потому что молчание возводит жестокость в ранг нормы. Если толпа согласна, значит, ничего страшного не происходит.
