– Здравствуй, жена, – тихо проговорил Славко. – Думал, не свидимся. Не хотела ты жить в доме топью проклятого, а вон как разжилась. На какие это деньги, душа моя?
Смотрел Славко на жену и понять не мог, как из тонкой тростиночки превратилась она в этакую бабищу, завернутую, как лежалая капуста, во множество коричневых одеж – тут тебе и шерстяное платье, и душегрея на меху, и платок пуховой на плечи накинут. Привозной платок, дорогой, и душегрея, верно, в монетку влетела.
– Мое это, – крикнула Наталка, но отступила, когда муж сделал шаг вперед. – И не твоего ума дело – моя жизнь. Ты обо мне и не вспоминал, ушел, и поминай как звали.
– Это ты оставила меня, Наталка. Помнишь ли? – Славко почувствовал, как встал в горле ком. Горько стало, словно не годы, а считаные дни назад искалечила его топь и еще не зажили раны на руках, свежи раны сердечные.
– А чего ты хотел? Я за мануса замуж шла, на княжеской службе. Ты на себя посмотри, оборванец, калека! Как ты опустился, кем стал! Разве должна я была с тобой по дворам пойти?
– Это верно. Не должна. Да только живешь ты в моем доме.
– Дом? – заверещала Наталка, нелепо приседая от гнева и разводя руками. – Твой дом? Сколько ты приданого за мной взял, а? А мне только обещания одни! Муж – манус. Истиннорожденный. Думала, детишки магами будут, перестанут меня мертвой костью величать, при отцовых-то деньгах да при таком муже. А муж вот как – отдал свою силу князю Владу да его ненасытной радуге! Дом твой, говоришь? Нету тут ничего твоего! Нету! Все это только плата за жизнь мою молодую загубленную. Сколько лет живу как вдовая при живом муже! И что деньги тебе за твою службу князь присылал, так то врут.
– Какие деньги? – Славко не сумел сдержать удивленного возгласа. Наталка поняла, что сказала лишнего, выпучила круглые блеклые глаза.
– Какие? Никакие! Какие у тебя деньги, оборванец! Посмотри на себя…
Глаза ее стали и вовсе круглыми, как деревянные бусы на шее деревенской красотки в базарный день. Когда руки мужа сомкнулись на ее горле, Наталка присела от страха, захныкала, не в силах вдохнуть.
– Какие деньги? Хочешь, чтоб я ко князю Владиславу пошел и спросил? Как думаешь, помилует он тебя или по Чернскому закону велит палачу положить правую ручку твою на пенек да топориком стукнуть, а потом за ворота выставит в одной рубашке? А может, за то, что столько времени лгала и мужа обкрадывала, и князя, велит голову твою на Страстную стену прибить?
Наталка разревелась, едва вдохнув, осела мешком на пол. Обхватив руками себя за плечи, завыла, раскачиваясь из стороны в сторону.
– Да какие деньги… Славко… Да разве стоят эти монеты жизни человеческой!..
– А чего стоят? Выкупил ли я этими деньгами у тебя твою, – Славко усмехнулся, – загубленную молодость?
– Да лучше б я никогда тебя не видала! Ноги б моей не было в этом твоем проклятом доме!
Славко смотрел, как та, что когда-то казалась ему краше солнца, сидит на полу, размазывая слезы по широкому лицу, и не понимал, как мог он любить ее.
– Не было б ноги в этом доме? – спросил он грозно. – Что ж, желание жены для мужа закон. Поднимайся, Наталка, провожу за ворота. И не смей возвращаться. А то… тотчас узнает князь Владислав, куда уходили его деньги, что он так щедро посылал пострадавшему на его службе манусу Бориславу Мировидовичу.
– Мое здесь все, – всхлипнула зло Наталка.
– Твое, твое, кто ж спорит. Забирай все, что унесешь. Можешь подводы пригнать. Да только чтоб к закату не было тебя в доме. Новые жильцы приедут.
– Что, полюбовницу себе взял? При живой жене?
– Дура-баба, – процедил сквозь зубы Славко. – Думаешь, после тебя стану я бабам верить?..
Отчего-то вспомнились ясные глаза девчонки из Бялого, Ядзи. Давно не видел ее Славко. Может, пожелай она, и привел бы в дом. Верно, не стала бы она пенять ему за бессильные изуродованные руки. Сочувствие имела к таким, как он – узнать бы, откуда. Словно и не пугали ее шрамы от радуги. Иные увидят – что мужики, что бабы – и тотчас прочь торопятся, на самый дальний край воза пересаживаются. Словно радугой заразиться можно, как чесоткой. А он еще обидел ее, вечоркинской ведьмой назвал…
Глава 42
Да разве может она быть вечоркинской ведьмой? Хоть плашмя положи на Росский хребет поперек Синей гряды, ни искорки не выдавишь, хоть бы завывала она трое суток кряду. Даже если и Бяла, если верить легендам, нет у Бялы такой мощи. Бяла чужой силой повелевает, своей не имея. У девчонки в крови магии нет вовсе.
Уж если нет ни капли силы в ком, это Владислав тотчас чувствовал. Но Болюсь не унимался, тыкал пальцем в девчонку, что так и осталась лежать на земляном полу под последней ступенькой лестницы.
– Она это, она! Ведьма! Вечоркинская! Ее я в лесу в доме видел. О ней рассказывал!
Девушка не шевелилась. Казалось, не дышала даже. На руках слабо кровоточило несколько ссадин – оступилась она так неловко, что Владислав не
