подземелья, где режет людей под колдовскими огнями князь-кровопийца. – Заладил: «вечоркинская ведьма»… Да, я это. Давно с топью знаюсь. Мать мою она приломала. И если б могла я ею властвовать, неужели не сумела бы отвести от той, что единственная любила меня во всем земном пределе? Да только уж вбил ты себе в голову – ведьма. Бессильная, вилами благословленная на сотню верст окрест родного дома – а все ведьма. Ну давай, режь. Нет у меня на тебя обиды, благодарю за кров и покой. Впервые за столько лет спала без опаски, ела досыта…
Конрад и Игор смотрели, напряженно застыв, но не на лекарку – на князя. Лицо его словно окаменело, замерло. Владислав чувствовал, как от напряжения гудят мышцы, но пошевелиться не мог. Ловил каждое слово.
А потом, не разбирая, чисто ли, опустился на колени перед девчонкой. Она только ойкнула и умолкла.
Владислав обнял ее ноги, прижался лицом к черной колючей ткани и проговорил тихо: «Прости».
Не знал он, у кого просит прощения – у девчонки ли, что гнали вилами по деревням из-за того, что убедил он всех: повелевает кто-то топью. Вот и нашли деревенские ту, на кого страх свой можно, словно на жертвенного ягненка, повесить да забить камнями до смерти, чтобы Смерть цветноглазую умилостивить. А может, просил прощения у тех, кого убили, снасильничали, чтоб к нему доставить… вечоркинскую ведьму.
Не знал он, что с ним такое делается, что творится. Раньше и бровью бы не повел, а теперь – верно, Бяла это все, Бяла – словно душу кто из него вынул и в ступке размял в труху, в мелкий летучий пепел.
– Что же это делается… околдовала… мага высшего околдовала… – зашептал, пятясь к лестнице, старик-словник. – Ох ты ж, Землица, заступница, блага помощница…
– Стой!
Не понял сперва Влад, кому крикнула Бяла-Ханна, ему или старику. Выпустил ее ноги, вскочил, думая: а не прав ли старик, а ну как и правда зачаровала его Бяла каким-то своим особенным колдовством…
Почувствовав волю, бросилась лекарка к старику и зажала ему ладошкой рот.
– Не говори. Матушка эту молитву шептала, когда око ее приломало.
Владислав почувствовал, словно толкнули его в лоб, как давеча учитель – узловатым пальцем. Сложилось все в один рисунок, почти, только чуток додумать, понять, собрать, приладить одно к другому да осмыслить, как это все вспять обернуть. А для этого – не зря пришел с подсказкой высший маг Мечислав – все у него под носом есть, в руках. Осталось не выпустить.
Во все глаза глядеть, не пропустить ни слова, ни намека, не дать ускользнуть ниточке…
Глава 43
Он и смотрел во все глаза, озирался, ожидая подвоха. Да только никто не кричал, не гнал, не бранил, не называл побирушкой и юродивым.
Багумил потрогал пальцами покрывало на широкой кровати, и такое оно было гладкое, чистое, что свои пальцы показались ему корявыми сучьями, землей перемазанными.
– Не Землица ли меня прибрала, дяденька? Какое тут все ласковое, трогал бы и трогал, – проговорил Дорофейка, медленно идя вдоль стен, обитых печатным тонким льном.
Бородатый спаситель их только улыбался, показывая крупные желтоватые зубы.
– Успеешь еще натрогаться, мальчонка, – проговорил он глухо, но без раздражения, с теплом. – Тут жить станете.
– А не сгонят нас, добрый человек? – недоверчиво проговорил Багумил. – Ну как вернется хозяин, и нам попадет, да и тебе не поздоровится.
Бородач запрокинул голову и захохотал, так что Багумил испугался, в рассудке ли спаситель или попятился с ума, пока дорога его по лесам крутила.
– Мой это дом, старик, мой. Никто тебя отсюда не сгонит, покуда я жив, а я живучий! – Он с какой-то отчаянной гордостью задрал рукав и показал плотную белую сеть шрамов.
– Стой, – тихо сказал мальчик, подошел, словно кто вел его прямо на эту изуродованную руку. Коснулся пальцами. – Вот повезло тебе, дяденька.
– В чем это мне повезло, малец? – Голос бородача звучал уже грозно, и захотелось Багумилу накинуть на рот Дорофейке свою шапку, чтоб лишнего не сказал. А то бородатый хозяин как позвал, так и на дверь укажет, да сапогом добавит, чтоб шустрее выметались.
– Письмена на руке у тебя такие красивые. Песня складная. Отдай ее мне. Я петь стану, а дяденька Багумил денежку просить.
Дорофейка вертел головой, глядя по верхам пустыми бледно-голубыми зрачками. Щербатый рот его приоткрылся в улыбке. Уж представил Багумил, как ударит его бородач за глупые слова по этим губам, по глазам цвета оттаявшего неба.
– Не будете вы с этой поры просить, понял? – сердито сказал бородач. – Хочешь, так пой, хочешь, на службу тебя определим, да только хватит побираться. Под моим вы теперь крылом.
Дорофейка нахмурился, уловив в голосе приютившего их хозяина угрозу. Только пес один все понял, заколотил толстым хвостом по полу. Даром что на ноги подняться пока не мог, лежал, где положили, а слопал, как здоровый, миску супа с потрохами и теперь смотрел на бородача ясными, почти человечьими глазами.
– Хоть о чем на руке-то у меня написано, малец? – примирительно сказал хозяин.
– О силе богатырской, о дороге дальней, что ведет, ведет, да выведет в чистое поле. А в поле том рать стоит несметная. Рать несметная, зубы
