потом смотреть, как его уводит от нас какой-то чужак неизвестно куда?!»
Жуткая ухмылка перекосила Уросу лицо, как никогда раньше… Еще не было у него возможности так ясно доказать свою свирепость, мужество, свое презрение к людям и самому себе именно таким, жестоким образом. Одним жестом, одним словом он сам может изменить будущее, отбросив все священные традиции в пыль. Какая игра, какой огромный риск! И он сейчас находится в самом центре всего этого круговорота, и только лишь этим он уже навсегда разрушил преданность Мокки.
И Урос выкрикнул в толпу:
— Подождите еще одну секунду! Как ставку за этот бой, я предлагаю Джехола, моего жеребца!
При этих словах вся толпа на мгновение замолчала. Все, кто видел, как приехал сюда Урос, были восхищены его конем.
— Но кто должен делать ставку против твоей? Ты знаешь, мы все поставили на одну сторону.
— Я не поставил, — ответил Урос, — Я ставлю на барана Хаджатала, чужестранца.
Сочувственный шепот, возмущенное бормотание прошло по рядам зрителей:
— Как можно?!
— Такой благородный конь!
— И потерян!
— Хозяин из-за болезни совсем повредился в уме!
Мокки, все стоящий перед Уросом на коленях, закрыл лицо руками.
— Хм, если уж таково твое желание, о всадник… — сказал глава округа, — А чтобы мы могли оценить стоимость твоей ставки, прикажи привести жеребца сюда.
Рукояткой плетки Урос ткнул Мокки в плечо и спросил:
— Ты слышал, саис?
Мокки сгорбившись, медленно побрел к тополям, возле которых он привязал Джехола. Ему не хотелось слушать радостное ржание, которым Джехол приветствовал его, и не хотелось чувствовать тепло его языка, когда конь лизнул его щеку.
Только он отвязал Джехола от дерева, как позади себя услышал голос Серех:
— Саис, большой саис… — прошептала она.
Мокки повернулся. Серех с головы до ног была одета в темный балахон, лицо скрывала темная сетка.
— Серех, ты… как ты тут оказалась? — запнулся Мокки.
Перебив его и часто дыша, она указала на холм и ответила:
— Там… вместе с другими женщинами… нам тоже можно смотреть… но вдалеке от мужчин и только под чадором… я раздобыла себе один.
Она раздраженно дернула за ткань:
— Я задыхаюсь в этом мешке. Дочери кочевников не носят такого.
— Я всегда узнаю тебя по твоим глазам, — сказал Мокки.
— Но что могут сделать мои глаза, если наша лошадь будет навсегда для нас потерянна?
— Значит… ты уже знаешь… — упавшим голосом прошептал Мокки.
— Дети бегают туда-сюда и рассказывают нам все подробности, — объяснила Серех, — Я не поверила своим ушам. Но когда увидела тебя здесь… Значит, это правда?
— Это правда… — подтвердил Мокки тихо.
Серех схватила его за рукав и, дернув, развернула к себе. Ее взгляд пробуравил его до самой глубины души.
— И ты позволишь это, и ничего не сделаешь?! Ведь у нас хотят украсть нашу лошадь, наш единственный шанс, наше единственное богатство?
— Я убью Уроса, — медленно проговорил Мокки.
— А если у коня скоро будет другой хозяин?! — воскликнула Серех, — Мы не можем медлить ни секунды. Надо бежать, как можно скорее! Поторопись!
Ее голос и взгляд опьянили Мокки, и никаких мыслей у него больше не осталось… Он поставил ногу в стремя. Но тут Серех потянула его за чапан назад.
— Поздно, — с горечью сказала она, — Ты раздумывал слишком долго.
В их сторону шел вооруженный полицейский.
Серех скрылась за тополями. И Мокки повел Джехола на арену.
Восхищенный шепот шел от ряда к ряду… И когда глава округа обратился к зрителям с вопросом:
— Теперь вы достаточно посмотрели на коня?
Ответ был единогласным и единственным:
— Это самый красивый из всех, что только видел человек!
Потом он повернулся к Уросу:
— Во сколько ты его оцениваешь, всадник?
— Пусть его оценит благородный Амчад Хан, — ответил Урос, — Никто здесь, не превосходит его в понимании, мудрости и справедливости.
Ни секунды не раздумывая, Амчад Хан сказал:
— Такой конь бесценен. Но тот, кто купит его за сто тысяч афгани, будет рад удачной сделке, потому что это очень дешево.
— Согласен, — сказал Урос.
Сто тысяч… Невероятно! Разве такое, вообще, возможно? И человек в зеленом тюрбане с раздражением воскликнул:
— Ах, если бы у меня была вся эта сумма! Этот помешанный из степи — настоящий подарок Аллаха!
И он крикнул, перегнувшись через Уроса:
— Ты тут единственный, Амчад Хан, кто может купить этого коня, и единственный, кто сможет с этого что-то выиграть. Но ты так же единственный, кто должен поручиться за все ставки, которые признает этот всадник.
— Согласен, — сказал Амчад Хан.
— Я признаю все ставки разом, — ответил Урос.
Глава округа приказал писарю, который сопровождал его, записать все ставки и имена. Салман Хаджи быстро опустошил свой кошелек и торопливо закричал, самым первым:
— Пятьдесят две тысячи триста афгани.
Писарь заполнил графу и вопросительно посмотрел на Амчад Хана.
— Запишешь на мое имя остаток, но после того, как все ставки будут сделаны.
Никто не остался в стороне. Каждый был уверен в выигрыше. И каждый освобождал свой кошелек от денег, независимо от того, много их у него было или же очень мало.
Даже глава округа и сам писарь.
Амчад Хан взял в руки бумагу, взглянул на нее мельком и обратился к Уросу:
— Сто тысяч афгани закрыто, всадник.
— Благодарю тебя, — ответил Урос равнодушно.
При чем тут была сумма! Сто тысяч, пятьсот тысяч или пять афгани — какая разница! Его ставка была неизмеримо большей, чем любая сумма: его возвращение в Майману, победа над Мокки, весь этот мир, он сам, его честь, и его душа — все. Один против всех. Даже если он проиграет, в действительности, он один был победителем!
Хаджатал приблизился к Уросу, и его баран бежал за ним, словно собака:
— Ты веришь в победу моего барана, всадник? — спросил он очень серьезно, — Или ты обладаешь невероятным мужеством, или же ты сумасшедший. Но как бы там ни было — я восхищаюсь тобой. И благодарю тебя.
— Хорошо охраняйте жеребца! — отдал приказ глава округа, — До конца боя он принадлежит нам всем.
Он подал знак и бой начался.
Неспокойные от ожидания, нетерпеливо и яростно два барана побежали навстречу друг другу. Вот,
