— Именно к этому ты и вел, не так ли? Для этого и была вся твоя история?
Старый собиратель историй ничего на это не ответил. Урос откинулся назад, отбросил одеяла в сторону:
— Боль оставила меня. Мне кажется, будто я парю в воздухе и все для меня ясно и просто.
Гуарди Гуеджи вновь скатал из коричневой массы небольшой шарик и дал его Уросу. Когда он проглотил и этот, то его охватило чувство, будто его кровь превратилась в теплые волны, вещи внезапно изменили свое лицо, из грубой материи одеял получился шелк и бархат, а мысли Уроса стали такими ясными, как никогда прежде.
— Как это возможно, что моя жизнь никогда для меня ничего не значила, если я не мог одержать победы над всем и вся? — словно размышляя вслух произнес он, и вспомнил то чувство счастья, что испытал в заброшенном караван-сарае, среди бедных людей и ободранных животных. — И этот всадник, что все хлещет плеткой своего коня, лишь бы быть первым, — продолжал он, — лишь бы он один был впереди всех… Несчастный дурак…
— Есть одна старинная поговорка, — сказал ему Гуарди Гуеджи, — Если счастье на твоей стороне, то к чему тебе торопиться? А если нет, так разве ты его догонишь?
Урос рассмеялся вновь и понял, как сильно он устал сам и как вымотан.
— Пусть боги охраняют твой сон, — услышал он в полудреме голос Гуарди Гуеджи.
— Почему «боги»? — пробормотал он, засыпая, — Ведь есть только один…
— Когда человек отправляется в далекое путешествие, и проходит через многие страны и времена, то ему бывает очень трудно в это поверить. — прошептал Предшественник мира.
Урос заснул. А старый рассказчик подкинул несколько сухих веток в огонь, чтобы пламя взметнулось повыше.
На рассвете нового дня залаяли собаки.
Урос все спал возле тлеющих углей костра и только Гуарди Гуеджи проснулся, разбуженный громким лаем. Он поднялся, подкинул в огонь хворосту и снова прислонился к каменной стене гробницы.
Лай приближался. Урос тоже слышал его, путешествуя сквозь картины своих снов и фантазий. И все же это был мирный, спокойный сон. Он был свободен. Ничто не могло его испугать, и когда в его сон ворвались образы огромных, адских собак, которые бросились на него, разинув свои квадратные пасти, — то они не возбудили в нем ни беспокойства, ни страха. И стая злых бестий промчалась мимо, не причинив ему ни малейшего вреда.
Серех отстранилась от Мокки, потихоньку убрав его руку со своей груди, и поднялась.
— Ты куда? — пробормотал Мокки охрипшим после сна голосом.
Открыв глаза, он понял, что уже утро и солнце светит в прорези палатки.
«Солнце высоко в небе, а я еще сплю, — пронеслось в голове у саиса, — Как это могло случиться?»
Тут он вспомнил прошедшую ночь и, протянув руку, нежно провел по волосам Серех.
— Подожди! — резко отстранилась маленькая кочевница, — Слышишь?
Она поднялась с постели, на которой так недолго спала, и повернулась в сторону доносящегося до них лая.
— Собаки? — спросил Мокки, — Те же, вчерашние?
— Те, что были вчера, уже далеко отсюда.
Мокки почесал свою бритую голову:
— Верно… Вчерашние собаки, наверное, уже привели свое стадо в Бамьян.
— А эти собаки? — почему-то заволновалась Серех, — Ты разве не понимаешь, почему они так воют?
Мокки прислушался вновь:
— Разве что из-за мертвеца?
— Да. Пришел караван, чтобы похоронить его здесь, — и кочевница заторопилась, — Пойдем же!
Глаза Серез засветились, словно от радости. Саис принялся обматывать голову грязным куском материи, который заменял ему чалму и думал при этом: «Вот, таковы все женщины. Ни на что они не глазеют с таким любопытством, как на похороны. Ни роды не возбуждают у них такого интереса, ни даже свадьба».
— Ты что же, больше не боишься? — спросил он ее.
— Еще чего! — ответила ему Серех искренне удивившись, — Сейчас же день, а там просто мертвый, которого хоронит его племя. Пойдем!
Выйдя из палатки, они остановились ослепленные светом солнца. Зернистая пыль, голые, покрытые снегом и льдом, скалы — все потонуло в белом, резком сиянии холодных лучей. И Мокки подумал: «Молитва… я забыл помолиться… забыл! Аллах накажет меня за это!»
Схватив Серех за плечи, он развернул ее в сторону востока и почти бросил ее на землю.
— Проси всевышнего, чтобы он простил нам наши грехи, — воскликнул он и сам начал произносить слова молитвы.
Серех его совсем не слушала. Прижавшись лбом к земле, она не думала ни о чем другом, только о похоронной процессии. Когда оба они поднялись с колен, и в свете утра предстал перед ними тот самый холм, с выстроенными на нем гробницами, — он не показался им таким уж устрашающим, как в темноте ночи.
Тонкая струйка дыма поднималась к небу между стенами гробниц, примыкавших друг к другу.
— Надо бы сходить к ним. Может им что-нибудь нужно? — заколебался Мокки.
— Да помолчи же! — оборвала его Серех, — Вот опять… Слышишь?
В этот момент раздался такой душераздирающий крик и стенания, что заглушил лай собак. Серех прижала руки к груди и горько заголосила, пытаясь перекричать траурный плач. Сорвавшись с места, она бросилась в эту сторону, чтобы смешаться с толпой плакальщиц. Мокки проводил ее взглядом и, когда она исчезла за холмом, пошел в сторону дыма от костра и нашел в нише спящего Уроса и Гуарди Гуеджи с закрытыми глазами. Но Джехол уже проснулся.
«Он наверняка хочет пить» — подумал Мокки и зашептал:
— Сейчас, сейчас, мой принц. Как только они проснутся, ты получишь чистую, вкусную воду.
Он ожидал, что Джехол поприветствует его легким движением или же ржанием, как он это делал всегда, но ничего такого не произошло. Мокки попытался тихо посвистеть, как раньше, когда Джехол был еще совсем маленьким жеребенком на тонких ногах, — это был язык, который принадлежал только им двоим. Никогда он не игнорировал этот призыв саиса. Но в это утро Джехол, казалось, не слышал его, он смотрел в сторону, равнодушный и чужой.
«Как вчера, когда я хотел сбросить Уроса с лошади… Этот конь никогда ничего не забывает»
Огорченный, он покинул обоих спящих и пошел вслед за Серех, вокруг холма.
Чем дальше он удалялся от стен гробниц, обращенных к востоку, тем длиннее становились тени отбрасываемые каменными стенами у подножия холма, и Мокки боялся заходить в их темноту. Но через некоторое время он заметил, что ряды гробниц стали редеть: теперь они доходили только до половины высоты этого холма-пирамиды.
«Ах, вот в чем дело, — понял саис, — они стараются строить свои гробницы так, чтобы они были повернуты к восходящему солнцу. А тут, на западной стороне, много еще совсем свободного места»
Он побежал быстрее и оказался на пустой площадке. Оттуда он и заметил караван.
Это были пуштуны, человек пятьдесят или шестьдесят. Все они шли к кладбищу пешком. Мужчины, как обычно, несли ружья, чьи приклады были украшены серебром, но вопреки всем обычаям, не мужчины возглавляли процессию, а женщины. Они оттесняли мужчин в сторону, невзирая на их ранг или возраст. Закрыв глаза, женщины кричали, вопили, безостановочно причитали, расцарапывая себе лица, вырывая волосы и ударяя кулаками в грудь. Но в то же время странное выражение какого-то надсадного удовольствия читалось на их лицах…
Мокки не нашел Серех среди этих женщин. Но взглянув в самый конец процессии, он заметил трех
