верблюдов на одном из которых сидела женщина: вся закутанная в черную шаль. Прижимая к своей груди какой-то маленький сверток, она была единственной, кто не шел пешком, единственной, кто не произносил ни звука: матерью мертвого ребенка. Мокки все всматривался в ее лицо, в ее плотно сжатые губы и никак не мог понять, откуда же исходят эти вопли и крики, которые перекрывают плач всей толпы? Наконец, сбоку от верблюда, он разглядел женскую фигурку.
Прижав голову к колену матери, она дико вопила. Мокки совсем ее не узнал, лишь когда она прошла мимо него, он понял, что это была Серех. Им вослед бежали два больших пса с отрезанными ушами, и их вой довольно точно совпадал с плачем и причитаниями женщин. Замыкали процессию — стада.
Мокки увидел, как все идущие остановились и стали кругом на небольшой площадке, которая видимо служила местом обычного привала для караванов.
Плакальщицы все еще кричали и голосили. Мужчины освободили верблюдов от груза и быстро разбили палатку. Верблюд, который нес мать и ее мертвого ребенка, опустился на землю и женщина, по- прежнему не издавая ни звука и прижимая к груди сверток, спустилась со спины животного, а потом медленно направилась в сторону палатки, в которой и скрылась. В ту же секунду прекратился и плач, и вопли.
Женщины, с разорванными одеждами и окровавленными лицами, попадали на землю как подкошенные, и только самая старшая из них осталась стоять на ногах, и переведя дух громко приказала:
— Принимайтесь за работу. Надо накормить детей и мужчин. Очень скоро мы продолжим наш плач.
Серех сидела на корточках возле палатки, когда Мокки дотронулся до ее плеча. Она повернулась к нему, и саис не узнал ее взгляда, настолько мягким и нежным он был в эту минуту. А когда она заговорила с ним, то в ее голосе зазвучала горечь и печаль:
— Большой саис, ах, большой саис, — забормотала она, — я очень хочу родить детей. Конечно, я была несколько раз беременна, но все время от мужчин, которые не стоят даже воспоминаний, которые били меня, и которые не были моими… Мои травы всегда помогали мне избавиться от такой беременности, но ты знаешь… Всегда, всегда это приносило мне такую боль и отчаянье!
Она посмотрела на детей, которые играли возле палатки, ссорились, и кувыркались в пыли, затем поднялась и, обняв Мокки за плечи, зашептала:
— От тебя, я хочу детей от тебя… да… они будут красивыми… очень красивыми…
Неясный шум начал доноситься до них.
— Пуштуны отбивают куски скал для гробницы, — понял Мокки, — ты хочешь остаться с ними до конца?
— Да, — кивнула Серех, — и я буду оплакивать мертвого малыша громче и лучше чем другие, чтобы сама судьба защищала моих будущих детей.
— Мне нужно идти назад, — забеспокоился Мокки, — Уже время.
— Конечно, иди, — согласилась Серех, — Я вернусь довольно скоро. Тут нужна совсем маленькая гробница.
Она снова обвила руками шею Мокки и поднялась на цыпочки так, что ее лицо оказалось вровень с лицом саиса:
— Наши дети будут красивыми, — зашептала она, — И сильными.
И после секундной паузы, добавила со странной для женщины непреклонной уверенностью:
— И богатыми. Клянусь тебе в этом.
Урос проснулся. Сильная жажда мучила его, но он не шевелился, не требовал чаю, не пытался даже открыть глаза. Так силен был в нем страх лишиться той щадящей, мягкой темноты, в которой он плыл, словно корабль.
Собаки давно замолчали, Гуарди Гуеджи подбросил несколько веток в огонь и слушая их тихий треск, Урос произнес одними губами:
— Куда ты направишься теперь, Предшественник мира?
И Гуарди Гуеджи ответил ему так же тихо:
— Обычно не я выбирал себе путь, но случай определял его. Телега, которая меня подвозила… караван, за которым я следовал… или ветер, который нес меня, куда ему хотелось… Так было раньше…
— А на этот раз?
— На этот раз я знаю его. Теперь я ясно вижу мою собственную дорогу… — он протянул руки над огнем и продолжил, — Несколько дней назад звуки дамбуры почти довели меня до слез. В Калакчаке… у Турсена… а час назад я спросил глубины моей собственной души, и она мне ответила.
— Что именно? — спросил Урос.
— Я всегда был уверен, что состарился настолько, что пережил и саму старость и даже саму смерть. Но теперь я вижу, что все же эта пара догнала меня. Я поведу их за собой в долину, где я родился, и там заберу их с собой.
— В ту самую долину, где живут твои боги?
— Тех, которых не сожгли, выставили в Кабуле на потеху толпе… Они держат их в рабстве, в музее… Но это ничего не значит. В моем возрасте именно они не нужны мне больше.
В галерею протиснулся Мокки неся большой чайник.
— Ты пришел в нужное время, чтобы утолить нашу жажду, саис! Благодарю тебя. — сказал Гуарди Гуеджи мягко.
— Вы слышали плакальщиц? — спросил Мокки, наливая старому рассказчику чай, — Я там был, поприветствовал кочевников.
— Ты поступил правильно, — сказал Гуарди Гуеджи, — Сегодня мы в гостях у их мертвых.
Урос жадно выпил одну за другой три пиалы чая и затем спросил:
— А кого хоронят?
— Новорожденного, — ответил Мокки.
— Налей мне еще чаю, — приказал Урос, а затем продолжил, презрительно кривясь, — Не пойму, к чему столько шума из-за какого-то сопливого создания?
— Ты так думаешь о детях? — спросил его Гуарди Гуеджи.
— Именно так. Они тупые, грязные, плаксивые, требуют к себе слишком много внимания, а вырастить их сложнее, чем хорошего коня. — ответил Урос.
— Были ли у тебя самого дети? — вновь спросил его Гуарди Гуеджи.
— Моя жена умерла, когда была беременна первым.
— Ты сильно переживал из-за этого?
Урос отрицательно покачал головой:
— В тот же год я получил мою шапку чавандоза и выиграл бузкаши трех провинций.
— Ты не любишь никого, кроме себя, — произнес Предшественник мира и протянул свою пиалу Мокки.
— Это неправда, — очень серьезно возразил ему Урос, — Просто, других я люблю еще меньше, чем себя.
Мокки унес прочь поднос, вернулся с ведром воды и, поставив его возле Джехола, выбежал вон. Он боялся, что Урос может спросить его, куда подевалась Серех.
Солнце поднялось над холмом и стояло почти вертикально, но хотя его лучи не давали никакого тепла, пламя костра согревало обоих мужчин. Джехол, который лежал рядом, неожиданно встал и призывно начал тереться ноздрями о лицо Уроса.
— Конь хорошо выспался. Теперь ему хочется идти дальше, — сказал Урос Гуарди Гуеджи, погладив коня, — И мне тоже… Я позову саиса.
Но он медлил. До последней минуты ему хотелось насладиться тем покоем, который все еще был в его душе.
— Подожди немного, — сказал он Джехолу и попытался мягко оттолкнуть его от себя.
Но конь не подчинился и настойчиво заржал. В этот момент Урос услышал глухой, словно издалека доносящийся, лай собак. Он приподнялся. Прислушался.
