хорошей жизни. От вовсе несчастливой. И, главное, господа естественники, сама природа — ваших надежд не подтверждает.
Чем судачить о силе духа в процессе адаптации — поглядели бы вокруг. А вокруг — законченный мутантский биоценоз. Не слишком разнообразный: хвойные берёзы, ещё хвойные берёзы, ещё очень много хвойных берёз — и в общем-то, всё. Где тут, спрашивается, «избранники» из числа прежних растений дебрянского леса — простых, без мутации? Может, где за ствол берёзовый спрятались? Может, в опавшую хвою зарылись?
Нет, не видно их — приспособленцев, исполненных «силы духа».
Если бы в прежние времена кто из знакомых упрекнул Горана Бегича в чрезмерной чувствительности, они с Зораном дружно бы расхохотались прямо в лицо наглецу. А лет пять назад, когда не выветрилась ещё из них задиристая юность — могли бы и кулаком приложить. Шутка ли — терпеть, когда тебя обзывают сентиментальной барышней. Нет, братьев Бегичей изволь не трожь. Они ездят на курсы в крутую разведшколу под Любляной!
А что теперь, когда Зоран полусидит, зафиксированный на носилках, не приходит в сознание, а тело его приближается — неизвестно куда? (К Березани, к могиле — нужное подчеркнуть).
Горан Бегич изменился, это придётся признать и ему самому. Его вдруг стали трогать вещи, которые уже лет двадцать не волновали. Человеческое отношение. Бесплатное человеческое сочувствие. Да, знаем: это чёртовы последствия пережитого шока, они пройдут. Только вот когда? Когда Зоран вернётся невредимым на броню БТРа, а жуткая свинючина пробежит мимо?
А пока что Горану хочется плакать от безучастности, с какой члены этнографической экспедиции транспортируют его раненого брата к спасительной Березани. (Спасительной ли — это отдельная песня). Перед выходом, конечно, каждый убедился, что Зоран ещё жив. «Гляди ты — дышит! Ну, в добрый путь». А что дышит уже из последних сил, что более суток проплутал в бронированной консервной коробке, которая катилась через все дебрянские леса, что затем целых три часа пролежал просто так в экспедиционном лагере… Это всё детали, не правда ли?
Инструктора в люблянском разведлагере — там заправляли парни из Германии и НША — учили: всякие неподконтрольные тебе детали надо пробрасывать куда подальше. Видать, Горана не доучили.
Так получилось, что и на пешем участке пути к мутантским селениям близнецы Бегичи снова оказались сзади. Горан вышагивал последним в череде «крупных европейских учёных», а Зоран плыл на носилках сразу же за ним. Дальше — одни русские военные.
У военных свой повод печалиться — капитан Юрий Михайлович Багров, который с Зораном теперь пусть на разных носилках, но — в одной лодке. Печалятся ли? Да ни в одном глазу. Хрусталёв и Гаевский, которым достались носилки с братом, вовсю обмениваются дурацкими шуточками — хотя, надо отдать должное, стараются нести аккуратно. То же и вокруг вторых носилок.
Можно подумать, переноска людей — это такой спорт. Очень стараемся. Но, коли не донесли живыми — знать, «не судьба». Вторая попытка!
Ну, военные — ладно. Их, наверное, как и Бегичей в разведшколе, отучали сопереживать людям. Но учёные-то! Их как понять? В начале пути — напускали на себя встревоженный вид, останавливались, глядели на Зорана, в расстройстве громко цокали языком. Но чуть углубились в лес берёзовый — будто забыли о раненом. А какие псевдонаучные дискуссии затем у них пошли — вспомнить противно! «Сила духа домашнего животного»… Тьфу, ерунда какая, без литра пива и не повторить.
Положим, братья Бегичи — рядовые разведчики, их научная специальность — просто прикрытие. Инструктор Джо из Независимых штатов Америки дрессировал их, чтобы внятно изъяснялись на этнографическом слэнге, и достаточно. Но остальные — те ведь самые настоящие учёные. Их-то кто выучил лицемерию?
Потом лес берёзовый стал редеть. Горан почувствовал, что и дышать ему теперь стало свободнее. То думал, слёзы душат, оказалось — вредные запахи, источаемые мутант-деревьями.
Под берёзами теперь встречались папоротники. Сначала — едва проклюнувшиеся из-под опавшей берёзовой хвои, затем — и в полный человеческий рост. Появился и новый вид мутант-деревьев, соперничавший с берёзами — чёрт знает что за гибрид, вроде древовидной ромашки.
Из-за ствола одной из таких ромашек и высунул мерзкое рыло двуглазый хряк-мутант. Что мутант, сомнения не возникло, ведь оба глаза располагались на одной стороне морды. Оба правые. И глядели недружелюбно, наливались кровью.
Позади капитан Суздальцев подал негромкую команду, русские защёлкали предохранителями на оружии. Сейчас начнётся, понял Горан, что ж они, не понимают, стрелять нельзя, ведь рядом и БТРа нет, а бронежилеты не спасают… Потом перевёл взгляд на собственную руку — в ней ярко блестел серебристый ствол. И когда только успел выхватить? Зарекался ведь…
Напряжённую тишину прорезал голос проводника.
— Не надо стрелять в кабана, — взмолился он, — кабан хороший! Сопля с кабаном не хочет ссориться!
И надо же: правоглазый свин чуть не вывернул клыкастую морду, чтобы разглядеть проводника, когда же разглядел — тут же повернулся задом и под прикрытием древовидной ромашки мирно ушёл. И такое бывает.
— А он бросился бы, — убеждённо проговорил застывший в шаге от Горана болгарин Панайотов, — если бы не Сопля…
В ответ нервно хихикнул пожилой профессор Костич из Белграда:
— Угу. Мутант мутанта не обидит.
