— Чихо, оставь их, поехали в другой клуб, — Минхек надевает пиджак, сжимая У плечо, так, чтобы легкая боль хоть сколько-нибудь отрезвила.
— Сделаешь исключение своему брату, а? — тянет Чихо, пропускает мимо и предостерегающий тон Мина и его руку, только еще ближе приближая лицо к Чонгуку, будто специально провоцируя, себя — на действия, его — на ответ. — Поработаешь сегодня ради меня?
— Нет. — Чонгук, как завороженный смотрит в глаза напротив, и шепчет, не способный извлечь из себя что-то осмысленное. Хочется сбежать. И поцеловать. И Чонгук почти готов сдаться во власть Чихо. — Дай уйти. Пожалуйста, — уже умоляет он.
— Ты можешь уйти сегодня, но я приду завтра. Не будешь работать и завтра, я приду послезавтра. — Чихо говорит медленно и пальцем проводит от груди Чонгука до пряжки ремня. — Я буду приходить каждый день, пока снова не сниму тебя. Ты проститутка, а у меня есть деньги. Так что я не понимаю, чего ты ломаешься. Не отказывай брату, — ухмыляется У.
Слова отрезвляют, мираж развеивается так же быстро, как наступает. Чонгук жмурит глаза, под веками начинают жечь непрошенные совсем слезы, и под сердцем начинает тлеть только-только проявляющееся под обломками тепло.
— У меня нет брата, — говорит Чонгук, и вскидывает голову, не пряча своих эмоций, окатывает волной концентрированной боли и отталкивает Чихо от себя.
— Странно. Это я так всегда думал, — отвечает ему с насмешкой Чихо. — Только не говори, что это аморально — трахаться с братом. Я долго еще не забуду, как ты стонал подо мной и просил еще. И потом, понятие чести и достоинства не присущи семье Чон. — Чихо получает звонкую пощечину и даже дергается, чтобы дать ответ, но вовремя сдерживается, да и Минхек резко тянет его на себя. А потом У улыбается, заметив, как смешно жмурится Чон в ожидании ответного удара.
Чимин уже пьет обжигающий ром из бокалов, принесенных скрывшейся незаметной тенью официанткой, и устает упорно притворяться, что не являются свидетелями сцены в двух метрах от себя только потому, что Минхек бросил на него предостерегающий и не обещающий ничего хорошего взгляд.
— Иди. Но очень скоро мы с тобой снова увидимся. Обещаю, — говорит Чихо и, отойдя от Чона, садится на диван. Чонгук нервно хватает Чимина за руку, трет глаза ладонью и бежит к лестницам.
— Ахуеть, — говорит Минхек.
— Ты видел как он блядски красив? Мне кажется, что я трахнул бы его даже если бы узнал тогда, — словно самому себе говорит У, хотя его до сих пор сводит где-то за лопатками от ощущений, которые окружили Чонгука плотным потоком, стоило озвучить свои мысли.
— Чихо-я, ты мудак. Конкретный. И плевать, что я твой друг. Мне жутко неприятно от всего, что случилось. Поэтому я решил напиться. И тебе советую, — Минхек наполняет оба бокала и серьезно пытается забыть раздробленную на осколки сгорбленную фигуру уходящего Чонгука.
========== 4. ==========
Чонгук только на следующий день начинает осознавать себя более или менее в себе. Не за границей реальности, потерянный между прошлым и настоящим, не внутри вакуума, в котором Чихо запер его парой нацеленных прямиком в самое незащищенное место фраз, а здесь — в комнате Чимина. Живым и все еще чувствующим.
Он не помнит, как они с Чимином добрались до его квартиры, помнит только, что затылок дробило от стреляющей боли, а перед глазами все плыло и переменялось, отдавая набатом в висках, заставляя каждую секунду прокручивать в голове каждое слово, каждое прикосновение и взгляд. Чонгук только и успевает привалиться к холодильнику спиной и залпом опрокинуть в себя полбутылки оставшегося на полках соджу, прежде чем его совсем ведет. Вообще- то он не слабак, но именно тогда у него почему-то окончательно отказывают тормоза. Чонгук осознает, что теряет над собой контроль, но остановиться не может. Хочется напиться так, чтобы стерлось все до последнего звука, потому что чем дольше он терпит, тем сильнее вся эта горечь разъедает каждый сосуд, каждую вену, сжигает тонкие ниточки нервов, медленно сочась через кожу, и даже намертво приклеенная маска трескается под напором концентрированной боли. Чонгук делает пару контрольных глотков и жмурится от обжигающей горло жидкости. Внутренности начинают полыхать огнем, но Чон даже не пытается подавить этот постыдный истерический смешок: доигрался.
От запитого клубным алкоголем лекарства мутит, добавленное сверху соджу выносит мозги точным отмеренным ударом, но затеряться в этом густом мареве хочется до сих пор. Поэтому Чонгук с трудом поднимается, моргает пару раз, широко раскрывая глаза, чтобы картинка перед ними соединилась наконец-то в одну и перестала надрывно скакать из стороны в сторону, и выпрямляется. К моменту, когда он выходит из незнакомого магазина с еще одной бутылкой крепкого виски, Чон уже почти не чувствует рук, а ноги и того хуже — заплетаются узлом, даже если ему приходится просто стоять. Думать связно получается и того через раз. Если вообще получается. Но даже тогда, ребра и горло по-прежнему сводит так, будто Чихо все еще, прямо сейчас, сдавливает его в своих руках. Это добивает.
Чонгук не помнит, куда он идет, не осознает, чей адрес называет в такси, и, кажется, успевает задремать, под кожанкой прижимая прохладную опустошенную на четверть бутылку к животу, когда ударяется виском о стекло машины и, спустя пару минут, вываливается наружу. На улице совсем темно, Чонгук запинается и почти падает пару раз прежде чем доходит до металлической исписанной граффити двери. Он набирает на домофоне какие-то цифры и ждет, дверь открывается спустя две минуты и тридцать восемь секунд, почти на тридцать девятой, Чонгук считает. Подъезд встречает его мигающей одинокой лампочкой. Идти дальше почему-то становится страшно, Чон оглядывается, но за спиной видит только темный квадрат двери и больше ничего. В
