необходимостью. Чон делится с Чимином, как уходит, разорвав контракт, и даже рассказывает, благодаря кому и чьим деньгам, ему это удается. Пак вроде бы должен почувствовать, что Чону лучше, что его отпускает после той странной и уж точно не добровольной связи с братом, но Чимин не видит этого. Никакого облегчения, наоборот, словно младший сидит под каким-то неподъемным грузом и даже дышать напоминает себе сам.
— Я не могу. Не могу, несмотря на все то, что он причинил мне, не думать о нем. Он как камень, он застрял вот здесь, — Чон кладет свою руку на грудь. — Не вдохнуть, не выдохнуть. ЧимЧим, что это?
Чонгук смотрит совсем потерянно. Требует у него ответа на вопрос, который сам боится озвучить. Чонгук врать себе не привык. Он знает, почему его несет за сто восемьдесят на спидометре, знает, почему его крошит мелкими осколками в слабую серую пыль, знает, почему больше не может дышать в одиночестве. Но все это слишком сложно и больно, чтобы сказать. Это неправильно. Дико. Так не должно было быть. Это почти его добивает. Но Чимин сохраняет молчание. Они оба прекрасно понимают, что это такое, и чем это в итоге обернется, чтобы у Чонгука хватило духу произнести, а у Чимина хватило сил удержать. Поэтому он, не говоря ни слова, идет в коридор за сигаретами и, вернувшись, закуривает. В ту ночь Чимин остается. Они смотрят смешные фильмы, в три ночи жарят на кухне сосиски, и Чон впервые за долгое время чувствует, пусть хотя бы маленькое, но все же тепло. Чонгук с утра идет в больницу, а Чимин к своему, как он говорит, «любимому» клиенту.
***
Чихо слоняется все утро по офису, но поняв, что продуктивности от него сегодня, как и все предыдущие дни, ноль целых ноль десятых — едет домой. Дома он принимает свою любимую в последнее время позу овоща и лежит до вечера на диване, уставившись в потолок. Не хочется ничего. Ни есть, ни курить, ни секса. Даже видеть никого не хочется. Хотя мать утром зовет на завтрак, телефон разрывается от смс-ок Ю-Квона, а Мин в ответ на принятый вызов произносит короткое, но не менее емкое «Ты должен». В его голосе мириадами переливов слышится неодобрение и настойчивость, но Чихо знает: тот вряд ли вообще гордится тем, что у него такой друг, но пока не убедится в абсолютном бездействии — не вмешается. А так кажется даже, что у Чихо есть выбор, хотя он сам отбирает его у себя, когда подписывает паршивенькую кипу бумажек у Кена. Но хоть какую бы то ни было реакцию У из себя выдавить не может. Он только бессильно пожимает плечами и вымученно хмыкает в трубку — Чонгук не отвечает на его звонки уже несколько дней.
Правда, в этот вечер Чихо хватает ненадолго. Единственный человек, которого он хочет видеть, находится в двадцати километрах от него. Стоит встать, взять ключи и спуститься к машине. Если нет пробок, то Чихо доедет за двадцать пять минут. Он даже почти срывается с места, но понимание того, что этот человек Чихо видеть не хочет, застает у самой двери. У это заслуживает. Поэтому лишь горько усмехается, растирая виски подушечками пальцев, преувеличенно спокойно возвращается в гостиную и снова падает на диван. Переворачивается на бок и, вяло в сотый раз перекапывая собственное отчаянье, засыпает, думая о взгляде, которым его провожал Чонгук.
Чихо просыпается с дикой головной болью около девяти вечера. Душ и обезболивающее снимают физический дискомфорт и притупляют острые углы реальности. Он стоит у огромных окон своей роскошной квартиры, закуривает первую сигарету за день и обещает себе, докурив, разбить к херам не затыкающийся телефон. За окном нет света, только глубокая чернота неба без звезд, и в какой-то момент перед глазами неправильно плывет, и в темном отражении стекла Чихо видит уже не свое отражение. Он видит своего младшего брата. Такого хрупкого, с вечно испуганным взглядом и такого родного, близкого, желанного. Глаза у него яркие и огромные. Детские совсем. Чихо даже кажется, что они полосуют, разрезают аккуратным машинным стежком на две разрозненные части, и вся его жизнь в это мгновение незаметно делится на то самое «до» и «после». «До» — уже не существует, а «после» — словно стоит сейчас перед ним и смотрит, бесконечно глубоко смотрит за глаза, за тело, за все имеющиеся изъеденные обиды и ненависть, в самую душу. И только туда. Это лупит под затылок разрядом на двести двадцать, давая Чихо без лишних границ осознать, что он отдал бы, наверное, все, лишь бы прижать сейчас Чонгука к себе, зарыться носом в его волосы, почувствовать, как бьется его сердце. Чихо решается. Он собирается сказать Чонгуку все, что с ним происходит. Минхек прав, Чон принял решение. Но тогда все было по-другому. «Пусть Чон сделает выбор в последний раз, а потом можно и спиться», — думает У и идет в гардеробную. Переодевшись, парень хватает со стола ключи от феррари и выходит из дома.
***
Чонгук приходит сегодня пораньше. Завтра утром проводят операцию, и Юне рекомендуют набраться сил. Чон все понимает. Невесомо целует маму в нос, по одному перебирая тонкие пальцы, и вымученно улыбается ей, когда она снова засыпает под препаратами. Дорога домой кажется бесконечной. Он специально едет на метро и дальше на автобусе, отвлекается на прохожих, на случайных пассажиров, невидяще рассматривает пространство, специально растрачивая время, чтобы не оставаться в квартире в холодном одиночестве и поменьше думать. Чонгук поверхностно прибирает дом, по несколько раз переставляя вещи по разным местам, потому что банально забывает, что пять минут назад уже брал в руки что-то из этого, задумавшись. Внутри разрастается бесконтрольный хаос, и он принимает горячий душ, в тщетных попытках растопить немеющие от безысходности конечности. Он ставит чайник закипать, тяжело опускается на стул на пару минут, и пока техника шумит убаюкивающим мерным гудением, в дверь стучат.
«Или Чимин, или Чимин», — устало выдыхает про себя Чонгук и, не смотря в глазок, открывает дверь.
На секунду кажется будто бы Чихо и не уходил. Будто не Чонгук его закапывал в себе все глубже, темнее, не достанешь. У стоит перед ним, словно не было всех этих выматывающих, разрушающих дней отвыкания, и рана внутри Чонгука с новым заходом начинает обильно кровоточить, хотя, если совсем не врать себе, она и не затягивалась.
Чихо два раза заходит в подъезд и выходит. Выкуривает внизу пять сигарет, и после тридцати минут самоедства осмеливается постучаться в чертову
