преграждающую дверь, но не жалеет. Даже если Чон его сейчас прогонит — это стоит того. У цепляется взглядом за растерянного, немного лохматого парня в домашних штанах и футболке и запоминает. Если это последний раз, то Чихо должен запомнить все. Потому что это будет единственной картинкой в его голове, приносящей ему удовольствие.
— Привет, — Чон приходит в себя первым, и голос его почти не дрожит. То, что у него внутри сейчас по одному оголяются нервы, узлами стягивая вены-жилы вокруг всего тела — одно неверное движение и Чонгук лопнет, превращая внутренности в мясорубку — должен знать только он сам.
— Мы можем поговорить? — хрипло, с надеждой спрашивает У.
Чонгук несколько секунд смотрит на брата, а потом двигается, пропуская того в дом. Чихо стоит позади. Чон чувствует его совсем близко. Он нарочно медленно закрывает замки, тянет как может, боится повернуться. Боится не устоять и не суметь подавить выворачивающее желание прикоснуться. Но У слетает первым. И с этого будто начинается обратный отчёт. Чон только поворачивается к нему лицом, как Чихо толкает его к стене и жмётся вплотную, так чтобы вообще как одно. Мажет горячими губами по щеке, от уха до краешка губ, и замирает, одну руку вплетая в еще чуть влажные волосы Чонгука, а другой перехватывает вдоль поясницы так, что не отстраниться. Никто и не пытается. Чонгук едва успевает словить голодный мерцающий взгляд и все-все понимает, сам соглашается, потому что тоже хочет. И целует до звездочек перед глазами и тугой пылающей спирали не то за грудиной, не то по всему телу. Чихо перехватывает инициативу моментально. Целует в ответ настойчиво, глубоко и до невозможности жадно. Чонгук только обхватывает ладонями лицо брата, сильнее прижимается к его телу, хотя, кажется, уже нет и миллиметра между ними. У еще больше смелеет от такой неожиданной для него реакции, обхватает Чона под ягодицами и, приподняв, заставляет его обвить ногами свою талию. Не прерывая поцелуй, Чихо отрывает его от двери и наугад идет в спальню.
— Черт, — сквозь зубы ругается Чихо, неожиданно натыкаясь спиной на острый косяк, который впивается между лопаток, и руки едва ли не немеют, но Чонгука он не выпускает. Потому что это все ни в одной жизни неважно, когда младший брат дотрагивается языком до нижней губы и опускает ладошку под футболку прямо над ремнём.
Чихо укладывает его на постель, прижимает к ней своим телом и снова целует. Чихо оголодал по Чонгуку. Словно прошел век, а не неделя. Он не может оторваться от его губ, не может напиться. Целует, кусает, лижет и снова целует. Чон отвечает также. Напористо, сам не позволяет У оторваться. Шарит беспорядочно руками по телу брата, пытается стащить всю эту ненужную, мешающую одежду. Хочет чувствовать его, как себя самого, чтобы кожа к коже, и ничто не разделяло, не стояло между ними. Хочет вести сильнее, приближаться ближе, и ядом по всему организму писать только его имя. Чонгук громко дышит и каждый выдох — очередное клеймо на коже. Чихо не говорит вслух, но каждым касанием и мимолетным внимательным взглядом буквально кричит, что хочет быть отмечен им всем, везде и бесконечно долго. А лучше вообще вечно.
Чихо стаскивает с младшего футболку, за ней же отправляет штаны и белье, сильнее прижимает и чувствует. У чувствует, что он живет. Прямо сейчас и здесь, прижимая к себе это голое, так горячо любимое тело — он живет.
Объятия чувствуются слишком остро, и почему-то болезненно тонко отдаётся каждый поцелуй. Будто они застыли на лезвии, а их толкают, вправо- влево, вперёд-назад — неважно. Чон капризничает и злится. Ему не терпится, он нуждается в том, чтобы проводить ладонями по коже того, по кому дико скучал столько дней. У выполняет его желание. Второпях стягивает ненужные больше этой ночью тряпки, и наконец-то позволяет Чону ощущать всего себя. Чихо впивается в шею младшего, оставляет беспорядочные укусы везде, где может дотянуться, шире разводит его ноги, заставляя обвивать себя и прижимать теснее, ближе. Чон рвано дышит, торопится, пытается побольше задержать в руках. Боится, что показалось, боится, что это сон и он проснется. Чихо обхватывает их члены, соединяет и водит по ним ладонью. Чон мечется по постели, умоляет не останавливаться, стонет так, как никогда раньше. Чихо почти ничего не видит, страсть застилает глаза, разум. Чувства и ощущения обостряются, тело под ним нереально податливое, мягкое, оно так остро реагирует на любое, самое легкое прикосновение, что Чихо невольно захлебывается обрушившейся волной трепета.
— Внутри… Пожалуйста… Я хочу тебя внутри, — Чон говорит обрывками, еле дышит. Смотрит так, что Чихо вообще не понимает как жил. Как он жил до этого парня. Зачем вообще нужно было все это «до».
У разводит его ягодицы, сам смачивает свои пальцы слюной, пытается действовать нежно и аккуратно, но не выходит. Терпенье кончается. Руки дрожат, он кое-как растягивает брата, который не терпит, а только требует. Заверяет, что готов. Чихо поддается. Приставляет головку и толкается. Входит полностью, зажимает в руках его тело и замирает. Чон ерзает, выгибается и кивает, разрешая двигаться. Чихо не может оторвать взгляда от лица напротив. Прилипшие от пота к лицу черные прядки, горящие сумасшедшим огнем глаза, покусанные, умоляющие его трахнуть губы. У двигается, сразу переходит на размашистые, глубокие точки. С Чонгуком по-другому невозможно, с ним только терять рассудок, с ним только сходить с ума, самоконтроль тут не пройдет. Чихо вбивается в горячее тесное тело, прикрывает глаза от удовольствия и наслаждается стонами. Чонгук царапает нависшую над ним грудь, обхватывает за шею, тянет к себе и целует: мокро, пошло, беспрецедентно открывая себя полностью и отдавая все, что от него осталось. Он принимает чужой язык, переплетает своим, посасывая, и продолжает стонать в поцелуй. Когда Чихо замирает и приподнимается, Чонгук инстинктивно тянется за ним, приоткрывая черные-пречерные от расширившихся зрачков глаза. В них плещется лихорадочный яркий блеск и такое доверие, что мозг окончательно перемыкает. Чихо скользит взглядом по раскрасневшимся щекам и, замечая маленький шрамик на щеке брата, бережно целует его, обводит языком, чем вызывает у Чонгука переполненный непонятными эмоциями вздох, что заставляет перевести свое внимание на опухшие искусанные губы. Чонгук шепчет что-то, плотнее скрещивает лодыжки на пояснице и притесняет к себе до самого конца, в самый-самый центр, умоляя не отпускать и удерживая слишком
