– Годы мои не те, чтобы попусту языком молоть, – насупился подъездный. – Ладно, не хочешь так, по-другому скажу – обчество тебя просит о том.
– Верно-верно, – раздалось из-за вентиляционной решетки. – Очень просим.
Судя по шебуршанию, там сейчас собрались все подъездные из нашего дома, но из врожденной вежливости присоединяться к нам они не спешили.
– Ни у кого в районе такого жильца нет, чтобы в «Магическом противостоянии» участвовал, – пояснил Вавила Силыч. – Только у нас.
– Понятно, – сел на табуретку я. – Либо поспорили, либо похвастались.
– А чего бы и нет? – рассудительно заметил Кузьмич. – Коли у нас есть то, чего у других нет, то грех тем не погордиться. Так что ты давай, помоги девке-то. Уважь обчество.
– Уважу, чего теперь с вами поделаешь, – согласился я. – Родька, чайник ставь.
– И вот еще, – степенно продолжил Кузьмич. – Ляксандр, ты нас не прогонишь, если мы в субботу придем к тебе на Марину нашу поглядеть? Мы как-то привыкли уже к твоему дому. Безобразий никаких не будет, ты не сомневайся.
– Конечно, приходите, – согласился я и с этой просьбой. – Буду рад.
В конце концов – много ли народа может похвастаться тем, что смотрело реалити-шоу в компании подъездных?
– Вот и хорошо, – удовлетворенно засопел носом Кузьмич. – А ты, Вавилка, потом не забудь Ляксандру коробочку вернуть.
– Какую коробочку? – заинтересовался я.
– Да вон ту, где портрету девки этой непутевой глядеть можно. – Кузьмич ткнул пальцем в телефон, который Вавила Силыч до сих пор не убрал в карман.
– Хозяин, я просто подумал, что ты этим смарт-фо-ном не пользуешься, вот и того… – Родька замялся. – Этого…
Этот телефон не похож на тот, что у меня был.
Это мой и есть!
То ли плакать надо, то ли смеяться…
Глава четырнадцатая
Я, признаться, не очень рассчитывал на то, что Нифонтов прибудет вовремя, потому к «Арбатской» шел не спеша. Мне вообще нравится после работы не бежать домой с выпученными глазами по принципу «быстрей-быстрей к телевизору». Нет, что до мам-одиночек, которым надо забрать детей из садиков, или даже не одиночек, но все равно подвязанных на подобные вопросы – тут спору нет. У них все расписано по минутам. Но остальные-то? Вылетели из здания и почесали, только земля под ногами горит. Оно, конечно, вся жизнь бег, остановился – умер. Но не настолько же?
Нет, я люблю поздней весной и ранней осенью неспешно пройтись по Гоголевскому бульвару или по староарбатским переулкам, подышать воздухом, из которого даже выхлопные газы не смогли вытравить нечто такое, что свойственно только этим временам года и только этому городу. Да и не воздух это вовсе, а некая метафизическая смесь, в которой смешались эпохи, люди, книги… Надо просто это понять и расслышать. В Москва-Сити такого нет и быть не может, где большие деньги, стекло, металл, нефть, газ и прилегающие к ним вплотную тендеры, фьючерсы и опционы, там нет места умеренно- запредельному, там все расписано, подсчитано и закреплено документально. А вот в старой Москве, близ Арбата и «Сухаревки», в «Староконюшенных», «Малых Каретных» и «Последних» переулках ушедшее время ещё можно застать. То из неведомого дальнего далека донесутся звуки польки и звон гусарских шпор, то в синеватых сумерках мелькнет фигура в плаще и «боливаре», то у какого-то дома увидишь букет цветов желтого, тревожного цвета. А может, вдруг мимо тебя троллейбус прошелестит, синий, случайный, последний. Тот, который по Арбату уже лет тридцать с гаком не ездит.
Надо просто прислушаться, присмотреться. Всего лишь.
Этот город ломает и калечит души, не без того. Москва жестока, причем не только к тем, кто приехал в нее, но и к тем, кто здесь рожден. Любой большой город – бездна, в которую можно падать до бесконечности, это безостановочный ритм, выпав из которого ты навсегда отстанешь от остальных. И ему все равно, кто ты и каково тебе. Либо «да», либо «нет», и «подождите, я передохну и снова в путь» здесь за аргумент не принимается.
Но иногда этот город души не корежит, а лечит. Главное, не упустить момент, когда у него будет хорошее настроение.
Впрочем, другие большие города, как я и говорил, не добрее. В каком-нибудь Нью-Йорке все обстоит точно так же, только у них небоскребов, с которых прикольно сигать вниз в момент отчаяния, больше.
Размышляя на вот такие душеспасительные темы и совсем тихонько напевая привязавшийся ко мне окуджавовский «Синий троллейбус», я и добрел до «Арбатской», где практически сразу увидел знакомую машину.
– Привет. – Забравшись в салон, я пожал руку Нифонтову и спросил у Женьки, сидящей рядом с ним: – Ну что, сладкая, поцелуемся?
