и до заготовки дорожных сухих пайков.
Темнело рано. Необстрелянная рать, называемая теперь красноармейцами, непривычная к вечерним развлечениям, рано отошла ко сну. Да и что можно сделать при тусклом свете керосиновых фонарей?
Командиры-москвичи обратили внимание на отличную ориентацию новобранцев во тьме — ночью они видели как днём. У людей, живущих в таёжной глуши, хорошо развито ночное зрение. В человеческом глазу, как и в глазах животных и птиц, живущих ночной жизнью, заложены такие механизмы, которые подвергаются развитию, приспосабливаясь к условиям среды обитания. В войну начальники войсковых разведок, составляя группы, первыми обратили особое внимание на этот фактор. И отбирали бойцов родом из сёл и деревень, ибо городские, привычные к яркому электрическому свету, совершенно не ориентировались в условиях маскировки.
Лейтенант после того, как обошёл бараки и проверил караулы на постах, со спокойной душой отправился спать. Утомившись за день, он быстро уснул.
Проснулся оттого, что в окно светила необычно яркая луна, вьюга утихла, тучи рассеялись… Он протянул руку и на краю стола нащупал карманный фонарик. Засветив, глянул на часы, которые, ложась спать, не снимал с руки. Стрелки показывали час пополуночи.
Словно заворожённый светом этой редкой гостьи в суровом краю, лейтенант поднялся, подошёл к окну, постоял в раздумье, глядя на свежие снежные сугробы, решил пройтись. Всунул ноги в валенки, набросил дублёнку, шапку-ушанку и вышел.
Проходя по двору, проверил внутренние и наружные посты, постоял в одиночестве, заглянул в караульное помещение и там с дежурным устроил перекур.
Потом, пройдя мимо часового, решил заглянуть в барак.
Окинув взглядом двухъярусные нары, обомлел. Постели были пусты. Не веря глазам своим и лунному свету, вынул из кармана дублёнки фонарик и, скользя лучом по лежакам, шёл, едва передвигая отяжелевшие ноги. Нигде ни одного человека!
На постелях, неряшливо разбросанных, лежало аккуратно сложенное обмундирование. У последней кровати парами стояли валенки.
Лейтенант, не в силах идти, присел на краешек постели, опустил голову, прикрыл глаза. Сбежали, сбежали все до одного! И когда — в последнюю ночь! Проявив честность, оставили ему казённое обмундирование и винтовки.
Но это же ЧП! Грозит военным трибуналом.
А как он им верил! Они не умели лгать. Мужественные, крепкие духом и телом… Неужели им непонятно, на что решились? Эх, святая простота!
Мысли с быстротою молнии проносились в голове. Лейтенант не знал, что делать. Затем решительно поднялся — идти к командиру и обо всём доложить.
Увидев часового с винтовкой, заорал что есть мочи:
— Что стоишь как истукан!
— Караулю, товарищ лейтенант, — спокойно ответил часовой.
Лейтенанта его ответ взорвал ещё больше.
— Что значит караулишь?
— Людей, товарищ командир.
Лейтенанту хотелось взять часового за грудки и, отняв винтовку, дать пинка. К счастью, от поднятого им шума зашевелились сугробы, небольшие, круглые, которых было немало вокруг, на них лейтенант, идя к бараку, не обратил внимания.
Из-под снега стали подниматься и собираться вокруг него люди — неуклюжие, в одежде из оленьего меха. Сдвинув лисью шапку, старшина — тот самый, что победил в схватке медведя, — сказал виновато:
— Командир, это я разрешил нашей роте уйти под снег. Там, — старшина кивнул на барак, — спать нельзя. Долго терпели, мокрые стали, голыми лежали. Жара была сильная, дышать трудно. Холод лучше…
Когда отлегло от сердца, махнув рукой, лейтенант медленно пошёл к себе.
На другой день стрелковый полк в полном составе отправился туда, где полыхала война. Полк передали Дальневосточной дивизии, оборонявшей подступы к Москве.
— Погибли, считай, все, — сокрушался подполковник, поседевший прежде времени. — А какие были славные ребята! Богатыри все — и снайперы, и лыжники, и разведчики, просто бойцы. Так что и малые народы Севера внесли весомый вклад в копилку Победы! Душой привязался к ним. До сих пор помню, как отбирали их на стойбищах, в глухих таёжных селениях.
Война не кончается, когда армии расходятся по домам
