— В таком случае выходит, что эту землю кто-то занял. Но мы докажем, что она — отнюдь не собственность того, кто ее занял. Право первого владения у нас не признается. Мы поспорим с захватчиком земли и, по всей вероятности, придем к какому-нибудь соглашению. Не беспокойся, дело окончится обоюдным согласием, ты сам увидишь.
— Я и не беспокоюсь, я во всем полагаюсь на тебя, дитя мое. Пойдем берегом вот этой речки, мы тут, наверное, куда-нибудь придем.
— Иди, дорогой друг, я пойду сзади…
Читатель, вероятно, догадался по дружескому тону беседы, что она шла между искренними друзьями, что спор между ними велся безо всякого раздражения и был совершенно далек от чего-либо, похожего на ссору.
Старший из собеседников, тот, который упоминал о своей седой бороде, был мужчина лет сорока двух или трех, с живыми серыми глазами и русыми волосами. Он жадно вдыхал своей широкой грудью горячий воздух гвианского леса, не испытывая ни малейшего неудобства. Пот градом лил с его лица, но шел он быстро, как человек, давно привыкший к ходьбе по гвианским дебрям. На нем была куртка и панталоны из грубого холста, а ноги были обуты в сапоги из желтой кожи. За плечами у него болталось охотничье ружье, а в руке он держал тесак с коротким лезвием. Голову покрывала белая шляпа. Выговор у него был чисто парижский.
Другой собеседник был молодой человек лет двадцати двух, тоже белый и, по-видимому, не креол. Он был высок ростом, черноглазый; молодые черные усики шелковым пушком покрывали его верхнюю губу. У него была приятная добрая улыбка, ослепительной белизны зубы, ясный взор его свидетельствовал об отваге и доброте.
Одет он был примерно так же, как и его спутник, но с некоторым щегольством. Так, например, рубашка у него была фуляровая, обувь на стройных, сильных ногах — элегантная, даже заказная гинаровская винтовка носила отпечаток изысканности. В руке юноши не было тесака; он нес его в ножнах за поясом, за которым, кроме того, был еще засунут револьвер.
Он легко и быстро шел по хаосу ям и рытвин, которыми был почти сплошь изрыт весь прииск. Приятно было видеть, с какой ловкостью он перепрыгивал через них.
Двоих белых сопровождали еще шесть человек — четыре негра и два китайца, тяжело нагруженных провизией и землеройными инструментами.
По знаку старшего белого они остановились на поляне и принялись готовить пищу.
Европейцы прошли вперед еще несколько шагов и в удивлении остановились при виде человека, лежавшего неподвижно в луже крови.
Их волнение было, однако, непродолжительным. Как люди, привыкшие ко всяким случайностям, они тотчас же оправились, взвели курки своих ружей и тихо пошли вперед, приближаясь к неподвижно лежащему человеку.
Вокруг не было заметно ничего подозрительного. Тогда они наклонились к телу и увидели у него на груди, около соска, глубокую зияющую рану.
— Он умер или жив? — спросил старший.
— Жив, но, вероятно, скоро умрет, — отвечал младший.
— Несчастный.
— Тут его оставлять нельзя. Дерево, под которым он лежит, совершенно сухое и не дает тени. Скоро сюда придет солнце, и с раненым сделается солнечный удар.
— Как же быть?
— Надо его перенести куда-нибудь в тень… Взгляни-ка, взгляни! К дереву приколот цветок Victoria Regia. Что это значит?
— Совершенно не понимаю. Этот человек — белый. Кто его убийцы — трудно сказать; судя по знаку, привешенному к дереву, — кто-то из туземцев, хотя, впрочем, я не решусь это утверждать категорически.
— Надо, однако, ему помочь чем-нибудь. Не перенести ли его в дом?.. Тут, наверное, есть где-нибудь дом.
— Да, но сперва нужно перевязать рану. Судя по тому, что кровь течет при всяком его вздохе, следует думать, что легкое у него задето. Эй! — крикнул он своим неграм. — Идите сюда кто-нибудь с гамаком. Тому, кто отнесет раненого в хижину, я выдам двойную плату.
Глава IV
— Неужели рана его так опасна? — говорил между тем младший.
— Очень опасна. Я тебе говорю, что он едва ли выживет… Эй вы, что ж никто из вас не идет? — крикнул он опять неграм.
