Если б ему были известны нравы жителей верховьев Марони, он отнесся бы к своему приключению терпеливее. Он знал бы тогда, что его вынужденная остановка не будет слишком продолжительной.
Уважение местных жителей к европейцам так велико, что они никогда не согласятся допустить, чтобы с европейцем случилось по их вине какое- нибудь несчастье. Чувство это у них какое-то врожденное, и, кроме того, оно усиливается благодарностью за добрые услуги, которые нередко им оказывают европейцы, а также и страхом наказания. Они знают, что колониальная администрация никогда не шутит, и потому местные жители всегда избегают причинять неприятности путешественникам.
Вследствие всего этого мистер Питер мог бы быть вполне уверенным, что самое большое дней через десять дезертиры пришлют ему лодку, хотя, конечно, с другими гребцами. Вероятно, к мистеру Брауну явился бы даже сам Великий Ман с извинениями и доставил бы ему все средства к продолжению путешествия.
Побушевав около часу, Питер Браун немного поутих. Меланхолически откупорив жестяной ящик с мясными консервами, он предложил по куску жене и дочерям и затем принялся за обе щеки уписывать сушеное мясо.
Утоляя свой волчий аппетит, мистер Браун испускал глубокие вздохи. Не думайте, чтобы он вздыхал о печальной участи жены и дочерей, вовсе нет. Он вздыхал по поводу того, что у него нет аппетита, и завидовал даже небольшому аппетиту миссис Браун и обеих мисс, которые едва прикасались к жесткому кушанью…
При этом мозг мистера Брауна усиленно работал. Ему хотелось что-нибудь придумать такое… этакое…
Не выдолбить ли лодку?
Неудобно. На это потребуется, по крайней мере, месяц, да к тому же у мистера Брауна не было никаких инструментов. Как глупо он сделал, что не взял с собой несколько стальных шеффилдских инструментов!
— А-о! — воскликнул он наконец. — Не построить ли плот? Very well, я построю плот.
В эту самую минуту он увидел, что по реке плывут два каймана. У мистера Брауна разом пропала всякая охота приводить свою затею в исполнение.
— Успокойся, дорогой Питер, — говорила ему жена на превосходном французском языке. — Незачем терять мужество. Поверь мне, наше несчастье скоро кончится. И потом — мы все тебя так любим… Не правда ли, Мэри? Не правда ли, Люси?
— О да, мама, — отвечали молоденькие мисс, которые подошли к отцу и нежно его поцеловали.
— А-о! — возразил по-английски мистер Браун, — I am lost!..[16] Я чувствую, что умираю… Солонина — такое скверное мясо… Неподвижность меня убьет.
Если мистер Питер Браун говорил по-английски, это значит, что он считал свое положение из рук вон плохим.
Однако прошла благополучно целая неделя, и мистер Браун не умер, хотя положение его не изменилось ни на йоту. Все время мистер Браун заботился о том, чтобы на его бивуаке не переставал гореть костер. Он думал этим привлечь внимание каких-нибудь лодочников. Между делом мистер Браун уписывал консервы и бранился, что они очень невкусны. Говорил он теперь все время на родном языке и уже не коверкал французского. Меланхолия его, следовательно, не проходила.
Утром на девятый день своих мучений, подбрасывая дрова в костер, он взглянул на реку и вдруг громко вскрикнул.
По реке плыли три пироги, переполненные пассажирами, кирпично-красные торсы которых резко выделялись на фоне темных кузовов лодок.
Лодки плыли прямо к бивуаку мистера Брауна.
Лицо чудака просияло от радости, и он во все горло закричал — на этот раз по-французски:
— Арабелла! Иди сюда! Люси, Мэри! Поглядите! Лодки! Лодки! На них краснокожие!.. О, я теперь вернусь на пароход.
Он замахал своими длинными руками, крича при этом, как сумасшедший: «Ура! Ура!»
Краснокожие причалили к берегу. На их лицах не замечалось удивления, хотя они, конечно, были удивлены.
Вдруг мистер Браун словно поперхнулся и перестал кричать «ура».
— А-о! — сказал он своим дамам. — Мэри! Люси! Арабелла! Спрячьтесь скорее! Эти краснокожие в высшей степени неприличны… Very shocking![17] Их нагота просто омерзительна!
В самом деле, костюм приехавших индейцев должен был непременно оскорбить английскую чопорность.
Все они — и мужчины, и женщины, и дети — были совершенно наги и наивно приближались к европейцам, ярко освещенные солнцем. Дамы были украшены ножными и ручными браслетами, а у кавалеров в волосах были перья. Только на одном из них была надета сорочка; кроме того, на голове он имел серую поярковую шляпу, а в руках палку — знак власти. Это был, очевидно, вождь.
Он подошел к мистеру Брауну, подал ему руку и сказал:
— Boujou, mouche! — что означало bonjour, monsieur[18].
Так как миссис Браун и обе барышни ушли в хижину, то мистер Браун, не желавший обижать индейцев, потому что имел на них виды, пересилил свое отвращение и, пожимая руку краснокожему вождю, сказал ему на своем англо-французском жаргоне:
