испускала глухие крики, но потом, несколько успокоившись, тоже рискнула склевать пару зернышек. Бежать из загородки она и не пыталась: ей, очевидно, было жаль покинуть своих птенчиков.
— О, папа, она как будто уже признала нас! — вскричал Эдмонд. — Скоро нам можно будет к ней подойти? Как ты думаешь?
— Дня через два или три она будет принимать пищу из твоих рук, — отвечал Робен. — Эта птица очень кротка и добра и очень быстро делается ручной, что составляет очень редкое качество у диких птиц. Вследствие этой необыкновенной кротости многие считают хокко чрезвычайно глупой птицей.
— Но я думаю, что это неправда, папа, — заметил Анри. — Разве кто добр, тот непременно и глуп? По-моему, можно быть и добрым, и умным.
— Разумеется, Анри, ты совершенно прав, и я очень рад, что у тебя составилось такое мнение…
— Эй, Кэт! Убирайся прочь! — вдруг вскричал мальчик, видя, что ягуар коварно крадется вдоль загородки, к великому ужасу бедной птицы, которая тревожно захлопала крыльями и подняла громкий крик.
— Видишь, видишь, Анри, — сказал по этому поводу Робен. — Наша птица вовсе не глупа и отлично понимает опасность.
В эти дни Робен вновь обрел столь необходимый для интеллигентного существования предмет, о котором не без грусти он так часто вздыхал.
Андрэ был отчаянный курильщик, и для него было настоящим лишением, что, живя на безвестной засеке, он не может курить. Дорого дал бы он теперь за четвертинку самого скверного табаку или за пачку копеечных сигар.
Казимир, желая угодить своему «куму Андрэ», обещал поискать табак. На всех негритянских и индейских засеках для этого растения всегда отводится уголок, потому что туземцы любят куренье не меньше, чем европейцы. Имелось полное основание предполагать, что табак посеян где-нибудь и на засеке Доброй Матери.
Терпеливые поиски старика наконец увенчались успехом. В одно прекрасное утро Андрэ получил целую пачку папирос, сделанных каждая из одного табачного, отлично высушенного листа, завернутого в какую-то тонкую и прочную светло-коричневую обертку.
Горячо поблагодарил парижанин негра, затянулся папироской и окружил себя густым облаком дыма. Подошел Робен, взял папироску и стал ее рассматривать. Обертка, употребленная вместо бумаги, сразу навела его на мысль найти иное применение материалу, из которого она была сделана.
— Что это такое? — спросил он негра.
— Это кора дерева маго, — отвечал тот.
— Где ты ее нашел?
— Там, около маниокового поля.
— Пойдем со мной. Мне нужно много этой коры.
Они отправились в путь и через полчаса дошли до группы красивых деревьев с огромными листьями, сверху яркими, а снизу бледными, покрытыми нежным красноватым пушком. Цветы этих деревьев были белые и желтые, а плоды — в виде длинных коробочек с беловатыми зернышками, переложенными пухом. Кора была тонкая и гладкая, такого же цвета, как папиросы Андрэ.
Не теряя ни минуты, он нарезал несколько широких пластов коры и от каждого отделил по нескольку концентрических пластинок почти с такой же легкостью, как мы отделяем один от другого слипшиеся листы мокрой книги. Ни одна пластинка не прорвалась, и вся операция заняла всего несколько минут.
— Вот у меня и бумага! — вскричал радостно беглец. — Только бы она не протекала, когда высохнет.
Казимир не догадывался, на что все это нужно, он понял только, что его куму требуются сухие пластинки коры, и указал ему несколько таких пластинок, которые были раньше высушены негром и отложены про запас для Андрэ.
Пластинки были совершенно ровные, гладкие, без малейшей задоринки.
— Ну, а уж чернил достать нетрудно, — сказал Робен. — Немножко мани или еще лучше сока генипы, а перья нам даст наша наседка хокко.
Робен и Казимир вернулись домой. Обрадованный отец, никому не говоря ни слова о своем открытии, подошел к загородке, где уже с неделю жил выводок хокко, и насилу удержался, чтобы не вскрикнуть от гнева и огорчения.
Вот какую картину увидел он: цыплята испуганно забились в уголок, а наседка лежала растерзанная в клочья, представляя лишь безобразную груду окровавленного мяса и помятых перьев.
При виде разгневанного хозяина напроказивший ягуар, морда которого была вся в крови, поджав хвост, пустился бежать прочь через проделанную им же самим в загородке лазейку. Злодей понимал, что совершил преступление.
Робену не хотелось огорчать детей печальным известием о кровавой проделке их любимца, которого он решил примерно наказать, чтобы раз и навсегда исключить повторение подобных шуток. Подобрав несколько разбросанных перьев несчастной птицы, изгнанник вышел из загородки и вошел в
