чертами.
Он на целую голову был выше всех остальных членов своего маленького клана. Их было всего семь человек, включая Жака с женой, молодой Алемой, ее отцом с матерью и сестрой ее отца.
Старик Панаолине, имя которого известно до сих пор всем обитателям верхнего Марони, кинул на молодого человека подозрительный взгляд.
— Мой сын опять ходил в страну белых, — произнес он медленно, чеканя каждое слово.
— Мой отец сказал верно. Я ходил повидаться с тем, кто меня вспоил и вскормил.
— Несмотря на мое запрещение?
Жак опустил голову и кротко возразил:
— Благодарность — добродетель краснокожих людей.
— Добродетель краснокожих людей — повиновение родителям.
— Разве белый человек не отец мне тоже?
— Так и оставался бы у него, вместо того чтобы жениться на лучшей девушке из племени арамихо. Неужели язык моего сына сделался раздвоенным, как у европейцев? Так как у него два отца, то, быть может, у него и две жены? Не собирается ли он здесь быть господином краснокожей жены, а там — рабом белой женщины?
Алема подошла тоже и кинула на мужа подозрительный взгляд.
— Пусть же мой сын отвечает прямо.
— Вся моя любовь принадлежит одной Алеме.
— Надеюсь, сын Панаолине не унизится до лжи.
— Сын Панаолине говорит правду. Мой отец слышит голос человека свободного, — с гордостью отвечал молодой индеец.
— Свободный человек! — саркастически возразил ужасный старик. — Нет, мой сын не свободен. Он раб белого человека, который, в свою очередь, раб белой женщины. У индейца нет господина. Он сам себе господин и господин своей жены. У европейцев наоборот — они бывают рабами своих жен, на которых работают, которым угождают во всем.
Молодой индеец выслушал эту тираду и сказал:
— Если мой отец настаивает, то я не буду больше ходить к белым.
— Поздно. Вероятно, мой сын сделался покорным потому, что узнал о приближении белых?
Жак вздрогнул и промолчал.
Три женщины и шестеро мужчин вскрикнули от негодования.
— Тише, дети! — остановил их старик. — Нам грозит великая опасность. Покинем наши хижины и удалимся в пещеру, захватив с собой провизии. В пещерах мы будем защищаться до последней капли крови и все умрем, если нам не суждено остаться свободными.
Приказание старика было исполнено. Арамихо собрали свои пожитки и ушли в пещеру. Вождь вошел в темное убежище последним и завалил вход огромным камнем.
Зажгли факелы, и пламя их отразилось на стенах, на полу, на потолке пещеры. Все загорелось ослепительным огнем. Но индейцы были не чувствительны к великолепию золота.
Пройдя ряд пещер, арамихо остановились в самой отдаленной из них, над которой высился куполообразный свод.
— Здесь будет последнее убежище арамихо, — сказал торжественным голосом старик. — Да погибнут все враги нашего племени, которые осмелятся сюда проникнуть! Да погибнет тот изменник, который откроет врагу тайну нашего убежища! Да отсохнет моя рука, если я когда-нибудь изменю своей клятве — до последнего вздоха хранить тайну золота.
Эту клятву повторили за стариком все его соплеменники.
— А теперь, дети мои, позабавьтесь!
Забава состояла в том, что индейцы, открыв свои пагары, намазали себе тело салом и начали валяться на полу пещеры, покрытом золотым песком. Песок приставал к салу, и таким образом индейцы превращались в золотые статуи.
Затем началось угощение. Пили вику, потом танцевали. Индейцы веселились с увлечением, но без излишеств и безобразия.
Меньше всех пил Жак, но опьянел всех больше и пришел в сильное возбуждение. На него напала болтливость, и он рассказал все свои приключения — как он открыл доктору тайну золота, как его разговор с доктором подслушали злодеи, как эти злодеи взяли его в плен и мучили, как он вырвался от них и попал на засеку к гвианским беглецам.
Исповедь Жака была полной, без утайки. Арамихо слушали ее внимательно, но бесстрастно, точно и впрямь золотые статуи. Кончив свой рассказ, молодой человек попросил пить. В горле у него пересохло. Панаолине сказал:
— Пусть дочь моя даст пить своему супругу.
Алема подала мужу чашу с напитком, кинув на него проницательный взгляд.
