печальных дум, заметив при свете начинающегося дня какой-то белый предмет, валявшийся на траве. Когда стало светлее, Андрэ увидел, что этот белый предмет — лоскуток бумаги, весь измятый и загрязненный.
Согласитесь, что бумажка в гвианских лесах — большая редкость. Парижанину вот уже десять лет не приходилось видеть ни клочка ее. Что это была за бумажка? Очевидно, она служила пыжом для той пули, которая убила Казимира.
Андрэ поднял бумажку, развернул. Предчувствие сдавило ему грудь.
На бумажке видны были печатные буквы. То был обрывок какой-то газеты. На одной стороне буквы нельзя было различить совсем, на другой стороне они видны были ясно.
Парижанин прочитал и страшно побледнел.
Что такое? Не ошибся ли он? Не померещилось ли ему?
Он перечитал снова и, будучи не в силах сдержать волнения, встал и быстро подошел к Робену, стоявшему возле мертвого негра.
На лбу парижанина выступили крупные капли пота.
Он крепко-крепко стиснул руку изгнаннику и подал ему бумажку.
Робен печальным взглядом указал ему на покойника. Этот взгляд как бы говорил:
— Неужели ты не мог подождать? Зачем ты смущаешь меня в такую скорбную минуту?
Андрэ понял этот немой упрек, но не отошел от Робена и сказал ему:
— Мой друг! Мой благодетель! Минута печальная, я понимаю это, но ведь и дело не менее важное… Умоляю вас прочитать.
Робен взял бумажку, прочитал, побледнел и глухо вскрикнул.
Жена и дети в тревоге обступили его.
— Что случилось?
Робен прочитал бумажку еще раз, потом в третий раз, уже вслух, прочел обрывок фразы:
«…
Робинзоны слушали, едва понимая значение слов, которые вносили коренную перемену в их существование.
— Итак, я более не узник, не каторжник, — заговорил Робен. — Я более не просто номер в острожном списке, за мной теперь нельзя охотиться, как за диким зверем… Я не белый тигр, я свободный гражданин экваториальной Франции!
Затем, глядя на труп старого негра, он прибавил растроганным голосом:
— Увы, мой бедный друг. Моя радость отравлена скорбью по тебе — скорбью, которая вечно останется безутешной.
Похороны Казимира происходили на следующий день. Робен хотел непременно сам отдать последний долг старику, своими руками завернул его в гамак, сотканный индейцами за ночь, и один, без чьей-либо помощи вырыл глубокую могилу. Индейцы немало удивлялись этому; они никак не предполагали, что белый человек может оказывать такие почести останкам негра.
Робену хотелось похоронить Казимира на том самом месте, где он пал жертвой своего самоотвержения. Он намеревался впоследствии сжечь все сломанные бурей деревья и выстроить тут домик, как бы в дополнение к жилищу Доброй Матери, и посещать этот домик время от времени в память Казимира. За могилой негра предполагалось установить постоянный уход.
Робен усердно рыл могилу и удивлялся: земля была рыхлой, точно ее недавно уже копали. Впрочем, работа продвигалась медленно, потому что в этом месте было много камней, наваленных, очевидно, с умыслом. Вскоре лопата Робена уперлась в слой ветвей и листьев, свежесть которых доказывала, что они были уложены тут совсем недавно.
Он прекратил работу и постоял в нерешительности, не зная, продолжать или нет.
— Неужели тут уже зарыт покойник? Вдруг мне придется быть невольным осквернителем чужой могилы? — пробормотал он в недоумении.
Он уже хотел подняться из ямы, как вдруг его нога наткнулась на что-то очень твердое, оцарапавшее довольно чувствительно кожу. Он нагнулся и увидел крышку пагары, обвязанной лианой; потянув за лиану, он почувствовал, что пагара очень тяжела, но все-таки, сделав усилие, вытащил ее из земли.
Рядом с этой пагарой была вторая, такая же тяжелая, потом показались третья, четвертая…
Подошел Анри и помог отцу вытащить их. Когда их открыли, они оказались полны золота.
