последовало тяжкое хрипение умирающего. Робен взял тесак и направился к тому месту, откуда слышались вопль и хрипение. Раздвинув густую траву в десяти шагах от могилы, он остановился как вкопанный.
На том месте, где был зарыт клад, его глазам представилось ужасное зрелище.
Глава XVIII
На краю глубокой ямы валялся человек, европеец, в лохмотьях, с бородой в кровавой пене, судорожно корчась и тяжело хрипя. Одного глаза у него не было — он вытек, провалился, изъеденный страшной язвой; только посиневшая орбита без век зияла темным отверстием; другой глаз был цел, но мутен и тускл. Ушные раковины представляли собой лишь жалкие безжизненные лохмотья, рот с распухшими губами — синеватое возвышение. От всего тела несчастного несло отвратительным запахом.
Робен узнал этого человека.
То был Бенуа.
— Он! — вскричал Робен с отвращением. — Это он! Ах, мой бедный Казимир, ты отмщен, и жестоко отмщен.
Хрипение умирающего становилось все реже и порывистее. Злодею оставалось жить лишь несколько минут.
Сердце изгнанника не знало ненависти. Он подошел к несчастному, до глубины души взволнованный этой карой судьбы, и наклонился к нему, превозмогая отвращение к невыносимому зловонию.
Затем он знаком подозвал к себе сыновей.
Анри окинул взглядом дно ямы, на краю которой лежал умирающий. Яма была совершенно пуста; ни малейших признаков золота не было в ней видно.
Клад исчез.
В эту минуту умирающий изогнулся в предсмертной судороге и с усилием приподнялся на руках. Его сильное тело отчаянно боролось со смертью. Лицо его, кожа которого то вздувалась, то опадала, обратилось к робинзонам. Видел ли он их своим единственным глазом? Сознавал ли их присутствие? И если видел и сознавал, то ненавидел ли он их теперь так же, как и прежде? Или, может быть, его последний взгляд умолял о прощении?
Несчастный вскрикнул в последний раз — хрипло, дико, — и тут произошло нечто ужасное, невыразимое.
Кожа на нем лопнула в нескольких местах, мясо отделилось от костей и свалилось на землю вместе с целым дождем мелких беловатых личинок. Показался оскал заживо ободранного скелета… Бенуа взмахнул руками и упал навзничь в яму, на краю которой лежал и в которой прежде был зарыт клад.
— Казимир простил его перед смертью, — произнес тихим и печальным голосом Робен. — Да покоится он в мире!
— Да покоится он в мире! — повторили за отцом робинзоны.
Яму опять засыпали и скрыли под землей заживо сгнившие останки последней жертвы тайны золота.
Молодые люди и их отец вернулись на поляну и рассказали госпоже Робен о страшной смерти Бенуа.
— Но ведь это ужасно! — говорил Анри. — Как он должен был страдать! Я просто не могу себе представить!
— Страдания его были ни с чем не сравнимы, — сказал Робен. — Он лежал тут, возле ямы, из которой улетели все его надежды, и страдал несколько дней, чувствуя, что тело его по кускам изъедается мелкими тварями.
— Но что же это за болезнь такая?
— Его съело насекомое, которое ужаснее всех хищных зверей на свете и всех гадов… Это насекомое называется lucilia hominivorax — муха- людоедка.
— Должно быть, вид этой мухи ужасный.
— Нет, дети мои, совсем напротив. Lucilia hominivorax почти ничем не отличается от обыкновенной мясной мухи. У нее нет никакого жала и вообще никаких наружных признаков, по которым бы можно судить об ее агрессивности.
Живет она обыкновенно в больших лесах и нападает на спящих людей, забираясь к ним в ноздри и в уши; она откладывает там свои яички и затем преспокойно улетает. Человек, которому муха-людоедка отложила в ноздри или в уши свои яички, — погибший. У науки нет никаких средств, чтобы спасти его.
