на местах и готовится исполнить великую, любимую музыку? Однако мне потом объяснили, что такое в порядке вещей, и многие записные «знатоки» любят демонстрировать своё большее величие и значение, чем музыкантов и дирижёра.
Боже мой, как же звучал «Щелкунчик», как существовал за пультом Гергиев, какая звучала музыка! Это было очень и очень сильно гениально (по- другому и сказать не могу), и это было само совершенство!
Если симфония Брукнера величественно проплыла мимо меня, как фантастический, блистательный и непостижимый айсберг, то Чайковский накрыл и возбудил, оживил все самые острые и радостные детские ощущения. Я знаю эту музыку с детства – и вот я слышу её в лучшем исполнении, какое только может быть в мире. Я радовался, почти смеялся от радости. Мне постоянно хотелось встать и слушать стоя. А то, что Гергиев был в каких-то десяти метрах от меня, было удивительно, потому что он за пультом видится абсолютно недосягаемым, космическим явлением.
После концерта я наблюдал Гергиева в кабинете, среди людей, телефонных звонков, каких-то рабочих моментов и родственников. Всё это было вперемешку и казалось какофонией по сравнению с поразительно кристальной структурой существования и звучания его оркестра.
Потом был недолгий ужин. Маэстро нужно было в ночь куда-то ехать или лететь, или сначала ехать, потом лететь. За ужином присутствовал… Родион Щедрин. Я слушал, как говорят о музыке два великих музыканта. На удивление, мне всё было понятно. В их разговоре всё было по делу, они обсудили прошедший концерт.
Когда говорят музыкальные критики средней руки или знатоки музыки, у которых пожизненные абонементы, непонятно ничего, а великие говорят понятно, во всех сферах…
После Питера была поездка в Тверь, где, как только я заехал в гостиницу, вырубилось электричество и не стало горячей воды. После спектакля я решил в Твери не ночевать и поехать в Москву, чтобы отдохнуть без гостиничных фокусов и отправиться в Липецк.
Из Твери до Москвы мы доехали за час и почти три часа тянулись в жутком ночном транспортном коллапсе. Люди в соседних машинах засыпали за рулём, другие теряли терпение и в отчаянии сигналили, чтобы проснуться самим и разбудить окружающих. В ночь с воскресенья на понедельник лучше в Москву не заезжать ни с какой стороны. Короче, отдохнуть не получилось. Был шебутной московский день, а вечером я поехал в аэропорт Домодедово, чтобы улететь в Липецк. Очень хотелось в Липецке выспаться и с удовольствием сыграть спектакль.
В аэропорт ехали два с лишним часа, и если бы рейс не задержался, я бы определённо опоздал. Сначала я был рад тому, что самолёт задержался, а потом нет, потому что его задержали на четыре часа…
В три ночи или в полчетвёртого утра любой аэропорт превращается во что-то невыносимое. Уставшие пассажиры, ожидающие задержанные рейсы или ждущие рейсы перенесённые. Уставшие, с почти невидящими глазами работники кафе, магазинчиков, замедленные и уставшие уборщики и уборщицы, работники аэропорта с обвисшими от усталости щеками и охрипшими голосами… Даже эскалаторы в это время суток движутся устало. За час пребывания в такой атмосфере можно выбиться из сил.
Короче, в Липецк мы прилетели перед самым рассветом, долго заселялись, лечь удалось только после того, как плотно задёрнул шторы, потому что солнце лупило в окно. Понятное дело, что весь жизненный график уже сломался.
Когда я проснулся, в Липецке была ужасная погода. За полчаса до начала спектакля возле театра произошло несколько аварий и случился жуткий, необъяснимый транспортный затык. Спектакль пришлось начать с задержкой на двадцать минут. В течение всего моего вступительного слова в зал шли и шли люди, и оставалось ещё много свободных мест, хотя билеты были полностью раскуплены.
Спектакль начался в половине восьмого, но в начале девятого был прерван тем, что в зале возник шум. Как выяснилось потом, в зал пытались войти несколько десятков опоздавших, которые опоздали на сорок и более минут. Они шумели у входа, и этот шум мешал тем, кто сидел рядом со входом. Всё это было очень нервно, и, разумеется, не давало мне и публике сосредоточиться на спектакле.
К сожалению, только во второй половине действия мне удалось добиться атмосферы, которая была задумана и которая необходима. Однако я недоволен тем, как прошёл спектакль в Липецке, а сам я пережил тяжелейший стресс.
Я хотел бы объяснить свои ощущения и причины, по которым не пустил опоздавших в зал в середине спектакля… И почему всё-таки начал спектакль, зная, что многие опоздали.
Подавляющее большинство людей пришли вовремя и по первому звонку прошли в зал, заняли свои места. Третий звонок дали в двадцать минут восьмого, значит, более пятисот человек уже просидели в ожидании спектакля минимум тридцать пять минут. Плюс десять минут моего вступительного слова, которое было таким длинным, потому что я давал возможность опоздавшим войти и сесть. То есть большинство зрителей просидели на своих местах к началу спектакля более сорока минут. И спектакль, конечно, нужно было начинать, исходя из того, что людям нужно будет просидеть ещё два часа.
Когда спектакль начался с задержкой на полчаса, уже никого запускать было нельзя. Начало спектакля – очень важная его часть для настроя и погружения в тему и атмосферу. Спектакль – это цельное произведение, которое нужно смотреть от начала и до конца, это не концерт, состоящий из многих отдельных песен или не связанных между собою частей.
Когда же начался шум и спектакль нельзя было продолжать, я понимал, что решение должен был принимать я. Надо представить, что мне зрительный зал почти не виден. Я ярко освещён, а зал в темноте, я слышу только звуковую картину. Из темноты мне что-то говорили, выкрикивали, а мне нужно было понять, что происходит, и принять решение.
