Письма к Олафу Броку. 1916–1923

2) Шпицберг никому не известен. Фамилия Шпитцель более известна. Какой-то ее представитель был второразрядной величиною в каком-то малоинтересном деле. Острогорского (Александра Яковлевича)[402] помнят. Но он умер давно, т. е. до большевиков. Издавал журнал «Образование». Составил известную хрестоматию. Сожалею, что сообщаю такие малоинтересные сведения.

Очень меня огорчили тем, что потратили Вашего ценного времени для того, чтобы переписать Гефдинга. Ответ, во всяком случае, сочувственнее Иргенса[403], правда, помогли несчастья брата.

За статью V.[erdens] G.[ang][404] очень благодарю «авансом», ибо не успел еще прочесть: затормошили меня люди крайне неинтересные. К тому же ничего определенного не пришлось слышать это время. Потому на сегодня прощаюсь с Вами, Вас и деток обнимаю, целую ручки дорогой Нины Ивановны.

Всем сердцем Ваш Гулькевич

70 22 XII 1919 Стокгольм

Дорогой,

Только что получил Ваше, как всегда, милое письмецо относительно Норкуса[405]. Я, к сожалению, личным участием в деле помочь не могу. Но я немедленно отправился к Аукштолису[406] – посоветовал ему выдать Норкусу удостоверение, что «согласно предъявленным ему 2-м документам», он удостоверяет, что Норкус к отбыванию воинской повинности являлся, и был в 1918 г. отпущен со службы. Надеюсь, что такое свидетельство даст возможность Норкусу вернуться в Англию. Просил Аукштолиса свидетельство и документы переслать Вам прямо. Он обещал сделать это завтра. Безусловно стою на Вашей точке зрения, что нужно не как Кристи[407] – искать малейшей возможности навредить, насолить людям, а помочь им, поддержать их. Жизнь ужасна. Становится она с каждым днем труднее – что пришлось бы начинать, если бы не было таких праведников как Вы?

Письмо Harmswort’а[408] при сем возвращаю. Как может Кристи, титульный бюрократ: карать литовца за уклонение от исполнения воинской повинности в русской армии? Эти буквоеды и погубили Россию. Сидящие в Париже, Таганроге и Иркутске доктринеры также по мере сил и непониманию положения вредят ей. Спешу отправить письмо на поезд – поэтому могу только поцеловать ручки дорогой Нины Ивановны и Вас и деток обнять.

Всегда Ваш Гулькевич

Gladelig jul en sang til![409]

71 6 I 192 °Стокгольм

Дорогой,

Спасибо за милые письма от 1 и 3 сего месяца. Искренне радуюсь, что дорогая Нина Ивановна начала выходить. Дай бог, скоро оправится совсем.

Вашего милого defentor[410]’а я принял бы с открытыми объятьями. Но будьте осторожны! У большевиков разведка поставлена чрезвычайно правильно и тщательно. Не дай бог узнают, что он посетил меня, и ему это отомстится. Имейте это в виду.

Настроение Кристи и других – «готовых» примириться – меня мало умиляет. Тут, к сожалению, заговорило не чувство прощения и т. п., а только сознание, что политикой сопротивления ничего не возьмешь и смягчение antitudinis[411], связываемое с надеждою, что, авось, вчерашние противники будут польщены протянуть руку. Мне грустно писать Вам в этом духе, но видно мне на роду написано Вас разочаровывать, Вам открывать глаза. На то няня – существует.

Виновато в таком настроении моих земляков обстоятельство эмиграции. Отчаянная порода людей эти эмигранты! Не хотят примириться с утраченным, не хотят честно приспособляться к новым, невыгодным для себя условиям. Мечтают перевернуть все ради своих мелких выгод. Не понимают, что счастье, даже личное, но купленное несчастием большинства – для порядочных людей не может быть счастьем. Таковым может стать только такая обстановка, при которой счастливые люди – если не все, то почти все, а несчастливцы – не правило, а редкое исключение – ненормально болезненное явление по той или иной причине.

Простите невнятное философствование. Закончу его примером упорства Кристи в «своей» линии. Он ныне мешает бракосочетанию какого-то бедного русского, под предлогом, что тот не отбыл воинской повинности. И это в минуту, когда все фронты рухнули! Счастье, личная жизнь человека его не интересуют, он только мечтает как можно больше насолить буквальным соблюдением уничтоженных жизнью §§.

Целую ручки дорогой Нины Ивановны, Вас и деток крепко обнимаю. Ваш как всегда

Гулькевич

72 8 I 192 °Стокгольм