Письма к Олафу Броку. 1916–1923

Дорогой Друг,

Ваше милое послание о Норкусе[412] от 4 сего месяца (удивительно Вы постоянный в доброте человек!) я получил вчера вечером. Вероятно, путешествовало оно так долго из-за праздников. Передал его Акштолюсу[413] [так в тексте – ред.], который обещал переделать свое неудачное «удостоверение» и отвезти его Вам лично, ибо в воскресение вечером будет в Христиании. Мною никогда в подобных случаях не стесняйтесь располагать. Я безусловно «чувствую» одинаково с Вами, радуюсь, если представляется малейшая возможность помочь кому бы то ни было. Жизнь так тяжела, с каждым днем становится тяжелее, и просто непонятно, как можно при таких условиях «aus freien Stucken»[414], зря, радоваться a la Kristy – «спортивно» вредить ближнему. Непостижимо!

Михаил Иванович Терещенко[415] и Моисей Сергеевич Аджемов[416], оба ныне в Христиании. Любовь Терещенко к парадоксам ослабляет ценность его оценки положения, но все же его суждения всегда интересны и полны charme[417].

Два деловых вопроса:

1) если Ив. Ив. Вульсферг[418] не может выслать Нольде (24 Avenue Charles Floquet, Paris) денег, которые барону должен Покровский – то не откажите вернуть мне письма Покровского и то, что я Вам по этому делу переслал. Я передам эти документы в Париж, а там уже Нольде[419] лично пускай сам старается, через Денисова. Но, во всяком случае, не откажите сообщить мне решение Ив.[ана] Ив.[ановича].

2) как-то в 1918 г. моя двоюродная сестра оставила мне для продажи брошь, которую Вы, если не ошибаюсь, доверили Torstrup’у. Положение русских все ухудшается и моя кузина интересуется знать, удалось ли продать ее брошь? Ответом весьма обяжете.

О Блейхмане[420] собираю, покамест весьма неуспешно, сведения.

Настроение для начала года весьма кислое и «напуганное». Видел вчера человека, который полон веры в Россию, в то, что в ближайшее 6 месяцев произойдут решительные перемены, что блокада будет снята, что большевизм падет, и что Россия станет богатой, сильной, на мужицко-демократических основах. Дай Господь!

Целую ручки дорогой Нины Ивановны, страшно радуюсь, что безделушки ей понравились, благо выбирались они с любовью. Вас же и деток крепко обнимаю.

Весь Ваш Гулькевич

73 12 I 192 °Стокгольм

Дорогой,

Только что получил письмо от 8 сего месяца.

1) Все сведения, которые буду получать о положении на юге, буду безотлагательно сообщать Вам. Я считаю также, что Ваше участие в органе П.[421] может только обеспечить успех издания, как серьезного журнала… и наши интересы.

2) Труды Ленина мне неизвестны. Здесь ничего не нашел. Ал. Ал.[422] думает, что самый верный способ – тот, к которому он прибегал в России до войны: насчет русских книг обращался в Лейпциг или Берлин. У Вас, кажется, имеется свой поставщик?

3) Если П. пришлет мне «свою» книгу и начертает на ней несколько слов, то потеря моей книги будет охотно забыта.

4) Новостей из Копенгагена пока не имел. От Учредительного собрания продолжают отказываться, террор согласны только смягчить.

К сожалению, рассчитывать теперь, после «успехов» на всех фронтах, получить «пациента» на лечение

невозможно

. Как это ни грустно, но я считаю, что мы должны считаться с существующими фактами. Теперешний, чисто преходящий (как и все в жизни, впрочем) момент наши враги не умеют (или не желают) использовать в том смысле, чтобы дать несчастной стране хотя бы минутную «отдышку». Успехи вскружили им голову, на отрезвление их надежды мало.

5) За хлопоты о брошке большое спасибо. Напишу моей двоюродной сестре[423] – запастись терпением.

Очень и очень опечалило меня известие о недомогании дорогой Нины Ивановны. Дай бог скорее поправиться. Нынешняя зима – такая капризная и такая опасная в смысле простуды. Буду ждать с нетерпением весточки о том, что ей стало получше. Целую ее ручки, а Вас и деток обнимаю.

Ваш Гулькевич

74 16 I 192 °Стокгольм

Дорогой Друг,

Хочу спешно ответить на Ваши милые письма от 13 и 14 сего месяца, полученные сегодня.

1) За Нольде – большое спасибо. Уведомил его, et animam levavi [424].