— Ого, вот это напор, словно брызги шампанского, — ехидно засмеялся Беда, — сейчас бы ананасов с рябчиками.
— Будешь злорадствовать, без салата оставлю, — с досадой бросил кум и покинул корпус, забрав с собой контролёров.
Беда пошёл в отделение. Подойдя к своей кровати, где сидели, Гесс с Юркой он звонко щёлкнул двумя пальцами:
— Что, я говорил, убедились? — Теперь Юрка иди за Липой, и будем дергать татарина на разбор.
— Бить его не надо прилюдно. С этим у нас строго. Могут раскрутить на новый срок, — предостерёг Беду Юрка. — Таким мы устраиваем тёмную, — никогда не докажут.
Ты не блатной, ты падла
С Шамилём Беда вёл беседу с глазу на глаз в умывальной комнате.
Липа с Юркой стояли на палубе рядом за стеной.
Он дико возмущался и пытался Беду взять на голос, но когда в умывальник зашёл Липа, они прижали его вдвоём к стенке фактами. Шамиль понял, что с бутылкой, где было масло, он прокололся и отпираться ему смысла никакого не было. Гордость Шамиля противостояла его вине. И он угрожающе без лишнего трепетания заявил, что никого не боится и если только хоть одна попытка физической расправы над ним нависнет, то все пойдут на раскрутку срока.
— Что и требовалось доказать, — сказал Липа, — твой голос сейчас мутирован от страха. Твой базар больше похож на скулёж слепого щенка. В штаны, случайно не наложил? Ты не блатной, ты падла.
Липа поднял на него руку, но не ударил.
— Только попробуй, ударь. Одним ШИЗО не отделаешься, — завизжал пронзительно Шамиль.
— Кому ты нужен, дятел позорный, бить тебя, — сказал Беда. — Я тебя сейчас по толчкам провезу и достаточно. За это кроме изолятора ничего не дадут.
Тут Шамиль ещё сильнее заверещал на весь корпус. Беда изо всей силы ударил его в грудь, отчего он свалился на бетонный пол и прекратил орать, дрыгая ногами, не подпуская к себе Беду.
Из отделений на крик выбежали колонисты с отряда Шамиля. Беда закрыл дверь в умывальнике, оставив за дверями Юрку и Липу. Шамиль так и валялся на полу, не переставая перебирать ногами и закрыв лицо руками, думая, что его будут бить. Но Беда с лёгкостью взял Шамиля за ногу и затащил его в широкий жёлоб, умывальника, где не только умываются, но плюют и сморкаются, а по ночам некоторые справляют маленькую нужду. Со всей мощи Беда ударил его ребром ладони по шее, отчего тот перестал делать какие — либо движения. Затем Серый открыл дверь умывальника, куда пригласил всех кто стоял рядом, чтобы посмотрели, как барахтается в соплях их лидер.
В этом жёлобе блатной Шамиль утопил свою гордость и приобрёл статус форшманутого изгоя, с которым нормальным пацанам общаться уже нельзя.
Перед отбоем за Бедой пришёл Кум и поместил его в одиночную камеру, кинув ему на топчан тонкое колючее одеяло и худую подушку. Закрывая за ним металлическую дверь, сказал:
— Это тебе за композитора Фомина. А завтра подам на тебя постановление начальнику колонии, на пять суток по рапорту Шамиля. Сегодня переночуй здесь.
Беда, улёгся на жёсткие нары, но сильный холод, отбивал всякое желание ко сну. Из небольшого зарешёченного окна свистел холодный ветер.
Он взял подушку и вставил её в окно, а одеяло положил под голову. После этого в камере стало намного теплее и он, выбросив из головы все думы, крепко уснул, не просыпаясь ни разу среди ночи.
Лязг открывающих дверей разбудил его утром.
Он с заспанным лицом, протирая глаза, увидал у камеры начальника отряда и воспитателя. Оба они были одеты в плащ — палатки, по которым на пол стекала дождевая вода.
«Всё ясно дождь, на улице. Ненастье всегда приносит мне плохие новости», — подумал Беда.
Они зашли в камеру, сняв с себя плащ — палатки.
Беда встал с нар, уступив им место.
— Сам натворил дел, а нас хочешь на своё место посадить, — добродушно, с юмором сказал Пётр Егорович.
— Что Сергей произошло у вас с Галиулиным? — задал вопрос Иван Иванович.
— Ничего особенного не было. Он увидал у меня бутылку с маслом, принял её за вино, хотя там было написано масло. И бутылка была раскупорена. Я её брал в мастерскую, чтобы свою машинке профилактику сделать. Думаю, что он открывал её и смотрел, что там внутри содержится, так как бутылка
