посидит месяц. Но до чего хорош! Так изощрённо врёт, — потряс начальник вновь листком с объяснениями Беды. — Талант! — Здесь ничего не скажешь. Давайте пожалеем его, интересный видать парень!
Кум изобразил недовольное лицо:
— А я считаю, что если мы его сейчас не закроем в карцер, то немного погодя, не мы его будем воспитывать, а он нас. Вы представляете, какую он литературу требует в библиотеке, Сенеку и Шиллера, а на данный момент постигает Аристотеля. Я в нашей библиотеке взял этого Аристотеля, дремучий лес, а не книга. Силлогизм, какой — то и теория доказательств. Это не для меня. Штудировать подобную литературу мне не под силу. Веры в его исправление у меня к нему ни на толику нет. Он только переступил ворота колонии и начал нам откровенно в лицо смеяться. Неужели вы не видите? Я с ним несколько раз беседовал и понял, что Беда интеллектуальный циник. В колонии ему отведена роль серого кардинала. Вот такое мнение у меня сложилось о нём, — сделал своё заключение Фенюшкин.
— Ты не считай, а думай, давай? Счетовод мне нашёлся, — грубо одёрнул его начальник. — За интеллект мы в карцер не сажаем. Твоё предложение я категорически отвергаю. Сей грамотей выйдет из карцера и составит на меня с тобой жалобу в управление такую, что мне всю холку отобьют, а тебя отправят пустые бутылки по Высокой горе собирать. В город тебя ханыги не допустят.
— Я так же, как и вы поддерживаю ваше решение, — сказал свою защитную речь в пользу Беды, Иван Иванович. — У Фенюшкина, справедливости ради сказать, сложилось к Беде личное неприязненное отношение. — Почему? — Объясняю: — Беда за короткое пребывание в колонии своими умными мозгами перечеркнул все двухлетние нечистоплотные плоды работы Фенюшкина, поставив тем под угрозу безопасность, возможно даже жизнь Шамиля. Разве мало в нашей практике было трагических случаев по этому поводу. Галиулину могут не простить, когда — то обиженные им воспитанники и его друзья, чистоту душ которых он поставил под сомнение перед всей колонией. Шамиль не искренен, груб и нагловат не в меру. И не надо забывать, что Сергей Беда из артистической семьи, от которой он унаследовал рассудительность, благородство и справедливость. Он человек искусства. К нему ребята тянутся, потому что все эти прекрасные качества исходят от него и влияют на них положительно. Вы посмотрите, у нас в отряде за время его пребывания не зафиксировано ни одного факта дербанки и драк. Пускай он серый или красный кардинал, нам это всё равно. Я знаю только одно, что вреда от него никакого нет, а портить ему личное дело, значит, закрыть дорогу к условно досрочному освобождению.
Начальник колонии хитро улыбнулся и достал из стола пачку бумаг:
— У вашего человека искусства, у которого папа погиб в Венгрии, оказалась красивая мама, которая в театре может и могла бы играть, если бы оттачивала свой талант на сцене. Артистической семьи у них никогда не было. Мама инженер — конструктор. Вышла недавно второй раз замуж. В настоящее время находиться в декрете. Вот сам Сергей Беда талантливый.
— Возможно, сам Беда артистом на сцене и был, но в жизни он злодей, — отпустил злорадную фразу Фенюшкин.
Начальник колонии, хитро обвёл всех присутствующих офицеров своём кабинете и твёрдым голосом произнёс:
— Я думаю, мы получили редкого экземпляра по фамилии Беда, который может со своей грамотой доставить нам массу хлопот, а возможно порядок и дисциплину. На сегодняшний день он для нас мистер «Икс». Подобные ему люди, способны и бунт в колонии поднять, как и способны его и подавить. Такой риск нам не нужен. Поэтому считаю, что ни о каком его условно досрочном освобождении речи быть не может. Скоро он достигнет совершеннолетия, и милости просим в исправительную колонию. Пускай там его изучают. Может он и хороший парень, но переворот устроить, способен. Тем более, по мнению нашего оперативного работника Фенюшкина, он гегемоном колонии стал. Хотя скрывать не буду, ложь его мне симпатична, оно безвредное и отдаёт детской наивностью. Пришлите его ко мне сейчас, полюбуюсь я на вашего барона Мюнхаузена. И вы все понаблюдайте за ним внимательнее. Посмотрим, что он нам ещё выкинет, но относиться к нему, без пристрастия, не превышая должностных инструкций. Что заслужит по справедливости, то и получит. А ты Фенюшкин всё — таки Аристотеля изучи, пригодится он тебе. Останься у меня сейчас? Вместе послушаем куплеты Беды. А вы можете быть свободны, — сказал он Петру Егоровичу и Иван Ивановичу.
— Вот ведь каков выдумщик, — выйдя за дверь, произнёс Пётр Егорович, — недотёпами нас выставил. А у меня ни грамма сомнения не было в его искренности. И про Конфуция сегодня так загнул, хоть стой, хоть падай, — ухмыльнулся начальник отряда. — И я седой осёл, повёлся на его сказках. Вчера мне сказал, что у него любимый преподаватель был, которого тоже Пётром Егоровичем звали, так он говорит, что я заслуживаю, уважения больше чем он, так — как работа моя связана с нелёгкой педагогической работой. Сказал, что корректировка будущих строителей коммунизма, должна оцениваться, не только грамотами и благодарностями, но и правительственными орденами. Ух, какой лицемер. Ну, погоди у меня, я покажу тебе педагогическую корректировку, — разжигал себя начальник отряда.
— Петя, не бей себя по щекам, — успокаивал его бежавший сзади воспитатель, — мы сами с тобой виноваты. Помнишь, ты у него спросил про мать, не артистка ли она у него?
— Ну и что из этого? — спросил Пётр Егорович.
— Вот он и сыграл на нашем доверии и любопытстве, а спроси ты у него тогда, не пилот ли твоя мама? Он бы тебе ответил: Да пилот, воевала в одном бомбардировочном полку вместе с героем Советского Союза женщиной пилотом Расковой, или сказал бы, что его мама готовила в космос саму Валентину Терешкову. Это он такое воспитание получил. Хотя родители на вид приличные и интеллигентные люди.
— Вести себя с ним будем сдержанно, а про его киношную историю и маму артистку надо ему преподнести так, что его очевидная ложь, в которую мы
