если слушают, то понимают ли их стихи – без разницы. Важно другое: что они таки появляются, создают свой круг, заполняют его стихами, пьянством, бзиками, ревностью, обидами, глупыми девицами; они сотрясают воздух своего времени, который они оставили в кофейнях, который остался в кофейнях, который может быть кофейней, кораблем, который плывет в никуда? который плывет? в котором они нуждаются, а он нуждается в них, весь пьяный корабль не имеет цели куда-то доплыть, он должен плыть – это главное.
Я застал этот пивбар почти полностью пропахшим скисшим пивом и мочой, – оттуда и несло, как из плохо убранного туалета. Пивбар находился в центре, как раз под областной милицией, что было очень удобно, черный выход открывался, когда привозили металлические бочки с пивом или менты забирали созревших клиентов, выводя их из пивбара через задний двор прямо к КПЗ. Но войти в пивбар можно было с улицы, спускаясь по узкому проходу, который напоминал вход в подземелье. Это действительно было подземелье, за стойкой обычно топтался высокий блондин с казацкими усами (особенно популярными в 90-е годы). Пиво здесь было на разлив, чистые бокалы выставлены стеклянными трапециями, порезанная кусочками сельдь с кружочками лука и несколько сортов копченой рыбы составляли весь ассортимент этого заведения. Пиво не всегда было свежим, ты точно это определял – как только блондин наполнял бокал, было видно, что пиво мутное, а после нескольких секунд на его поверхности исчезала пена – разбалтывалась, хотя она должна была быть «знаком качества». Но это ему прощали, ведь жаловаться было уже некому, одна страна превращалась в другую, все в пивбаре были благодарны, что пивзавод хоть как-то работает, и пиво (пусть не совсем свежее) все же привозят. Худшие времена были еще впереди.
В пивбаре можно было курить, хотя блондин время от времени мог пригрозить по поводу курева и указать на прицепленную справа выцветшую табличку с надписью «Не курить!». Но это случалось редко – только когда курильщиков было слишком много. Тогда он шел в противоположную к выходу сторону и открывал дверь черного входа, и из отворенной щели доносился живой рой звуков.
Любители пива облюбовали это подземелье в самом центре города. Пиво стоило дешевле, чем водка, а в таком тонком деле, как культурный отдых, каждая копейка на счету, да и всегда можно было сбегать наверх в ближайший магазин и купить бутылку водки или две. Через какое-то время публика в этом пивбаре почти укомплектовалась. Конечно, несколько известных на весь центр алкоголиков просто торчали здесь с утра до вечера с кружкой пива или без него, в надежде, что кто-то предложит сто грамм. Солидарность в пьянках (как проявление братства и касса взаимопомощи) срабатывает независимо от социального статуса, поэтому, отсидев несколько часов в этой пивной, алкоголики в конце концов своего добивались и, пошатываясь, выбирались по крутой лестнице на поверхность. Как правило, это были дети и внуки освободителей, их родители поселились в центре, но что-то не сложилось. Ко времени открытия пивбара в одиннадцать они целой колонией пережидали на лавках напротив и, похожие на пингвинов, греющихся на солнце, слушали радио из развешанных репродукторов. Они говорили по-русски и даже в своем поврежденном алкоголем сознании ругали Рух и защищали Союз, который рушился на глазах. От этого, наверное, им еще больше хотелось спрятаться за пеленой опьянения.
Местный сознательный и патриотически настроенный элемент шел пить пиво за кинотеатром «Победа». Там было дешевле и на свежем воздухе, а желтая бочка на колесах с надписью «Пиво» постоянно находилась на том месте все лето до начала осени. Здесь была еще одна выгода: близкий туалет, ставший к тому времени платным. В кабинке, которая разделяла туалет на мужскую и женскую части, сидела старая женщина, в обязанности которой входила уборка и сбор денег с посетителей. Убирала она изредка, но деньги требовала исправно, особенно пристально наблюдала за клиентами пивной бочки, которые наведывались к ее туалету по несколько раз в час. Тот, кто спустил все на пиве, шел в угол между туалетом и ограждением и выливал золотистыми струями продукт пивзавода № 1 (правда, подвергаясь опасности оказаться в милиции за нарушение общественного порядка). Те, кто ходил за «Победу», должны были все время стоять, а потребление пива с водкой не терпит суеты, поспешности (ведь столько надо рассказать своему другу).
В пивбаре собирались все: менты, заходившие проверить общественный порядок и при этом опрокинуть кружку-другую у бармена, новоиспеченные бизнесмены после посещения следователя, художники, собиравшиеся большими компаниями и шумно сдвигавшие несколько столов вместе, юная тернопольская богема для болтовни и отчасти чтения стихов. Когда набивалось достаточно посетителей, раскрасневшемуся блондину помогала официантка – она разносила пиво и мыла бокалы.
«Moscow, Moscow – забросаем бомбами, будет вам Олимпиада, ого-го-го!» – пели мы парафраз известной песни, которую классифицировали как антисоветскую: за нее можно было вылететь из института.
С 1982 года начали умирать генсеки. Это случалось почти каждый год, и страна привыкла к этому ритуалу. Траурные марши военного оркестра становились единственной музыкой страны, в которой мы жили, но которую не воспринимали.
Для нас, студентов 80-х, это не предвещало ничего хорошего и ощущалось досадное неудобство: частые трауры были связаны с запретом музыки и всевозможных забав. Тогда некоторые даже пострадали: бдительные песиголовцы системы выискивали по студенческим общежитиям тех, кто нарушал будущий тезис
Моя первая поездка в столицу родины – Москву – произошла зимой в начале 1982 года. Мы с приятелем ехали в плацкартном вагоне поезда Львов – Москва и слушали траурные марши (именно тогда умер Суслов). Получилось так, что какая-то родственница приятеля вышла замуж за москвича (что, очевидно, было тогда большим везением). Эта родственница встретила нас на Киевском вокзале, и мы на метро доехали до гостиницы «Космос», рядом с которой должны были жить – в старом доме с лифтом, двери которого нужно было закрывать самому (под характерные звуки металлических дверей и шум движения).
