друзьями, но они не дают ни адресов, ни телефонов).
Пьяные беззубые сучки на Плянтах тоже обсуждают литературную новость: «Что? Получила Нобеля? Так пусть принесет хоть бутылку сюда, к нам! Запьем того Нобеля… Ха-ха…»
Трамваем я доехал до вокзала, чтобы успеть на ближайший поезд до Кракова. Уже стоя на платформе, я увидел на табло светящуюся информацию о прибытии местного поезда, который как раз подъехал за несколько минут до краковского.
«Гурник – Забже», – с грохотом понеслось над всей платформой многоголосье, как рык возбужденного быка. Сотни молодых людей высыпались на платформу из того местного поезда, и эта толпа двинулась к выходу, неся над собой шлейф крика: «Гурник – Забже! Гурник – Забже… Гурник – Забже…» У молодых в основном были бритые головы, кожаные куртки, шарфы и шапочки с названием любимой команды. Не было лиц, их сплошная масса, залепив собой выходы из вокзала, еще долго протискивалась под редкие реплики пассажиров на платформе, которые ожидали краковский поезд.
«…Они могут сделать революцию, если проиграет их команда», – подумалось тогда. Просто вывалят на улицы, поднимут над головами шарфики и выкрикнут: «Гурник – Забже!» – и уже ничто их не остановит, просто никто и ничто.
Анна Фрайлих принесла мне DVD с фильмом Анджея Вайды «Everything for sale». По-моему, мы встретились на углу 34-й улицы и 7-й авеню, в «Starbucks». Анна сама выбрала эту кофейню напротив «Macy’s». Раньше я этот фильм никогда не видел.
Как-то после нашего совместного выступления в галерее «Nowego Dziennika» (собственно, это был мой авторский вечер, который вела Анна, а Эльжбета Чижевская читала переводы моих стихов, которые сделал Богдан Задура) я спросил Анну и Эльжбету об этом фильме. Как оказалось, у Эльжбеты его не было, а у Анны DVD как раз был. (Эти две женщины – мои нью-йоркские польки, Анна и Эльжбета, а также Юлита Карковская и еще Йоанна Ростропович- Кларк.)
Вопрос, вынесенный в название фильма Вайды, тогда, в 60-е, имел смысл. Сегодня на него можно ответить примерно так: «Конечно, продается все – вопрос только почем». Тогда можно было ставить эти неудобные нравственные вопросы и таким образом подтачивать корни коммунизма, а теперь даже левачество кубинско-латиноамериканского покроя модно среди молодежи, которая носит военные френчи a la Фидель Кастро или футболки с лицом молодого Че Гевары. Идолы и идеи коммунизма как-то постепенно стали историей: Ленин и Сталин перекочевали в докторские диссертации, Мао из «азиатского тигра» превратился едва ли не в зачинателя китайского капитализма, который благословляет на площади Тяньаньмэнь с ласковой улыбкой на рыхлом женоподобном лице. Миновали геноциды, ГУЛАГИ и этноциды, а Северная Корея и Куба остались исключением из правил. Уже и мораль стоит денег, а романтическое служение мировой революции против западной или христианской цивилизации хорошо оплачивают. Мусульманские экстремисты, выбрав целью Америку как воплощение зла, объявили миру новую войну…
Тогда, в 60-е, это все еще имело свой смысл.
Но все по порядку.
Я познакомился с Анной (она согласилась модерировать мое выступление в Колумбийском университете, не зная меня). Почему польская поэтесса и преподавательница Колумбийского университета согласилась сказать несколько слов обо мне? Наверное, думал я, она представила себя на моем месте, когда оказалась в конце 60-х в Нью-Йорке, поскольку вынуждена была оставить Польшу из-за антисемитской истерии ПОРП. Может, ей вспомнилось это терпкое ощущение первых дней, недель и месяцев в Нью-Йорке, которое не забывается никогда? Ведь очевидного равнодушия и снобизма этому городу не занимать. И она решила протянуть мне руку.
Именно в ту осеннюю пору 2002 года мы с ней познакомились, а после моего второго выступления в Колумбийском университете выпили на брудершафт и перешли на «ты». Анна подарила мне несколько своих книг, со временем я взялся переводить ее стихи. При переводе Анниного «Имени отца» у меня возникли некоторые проблемы с текстом (собственно, мне нужны были объяснения отдельных имен из еврейской истории и Анниной биографии).
Я позвонил Анне, и она пригласила меня к себе на манхэттенскую 81-ю улицу. Текст у меня был почти готов. Я пришел с рукописью и быстро внес правки в те места, которые нуждались в пояснениях.
В «Имени отца» речь, разумеется, шла о ее отце, который носил редкое имя Петахия (кажется, оно только раз встречается в «Книге Левит»). Соответствующее место нашла, после долгих поисков, двоюродная сестра Анны – Нурит, которая живет в Израиле. В своем стихотворении (скорее в новелле) Анна выстраивает историю своей семьи – галицких евреев, которым пришлось пережить эвакуацию в глубь Советского Союза, в киргизский город Ош, где родилась Анна. Всю львовскую семью Анны уничтожили. Когда ей было три года, соседский мальчишка кричал ей: «Еврейка, еврейка!» (Как считал он, это должно было быть очень обидно.)
Но что бы там ни кричали, в Киргизии ей с матерью, по крайней мере, было безопаснее.
В одном из своих стихотворений Анна называет Нью-Йорк, где живет уже более 40 лет,
