то другому.
В обед возле Св. Станислава собираются старики Манхэттена: это – время дешевого обеда, привезенного католическими благотворительными организациями. Ниже, в Томкинс-сквер парке, также раздают бесплатную еду, но это уже «Армия спасения»: там полно пожилых китайцев и бомжей, запах супов и жареных кур где-то час стоит на ближайших улицах. Старость – это не только музыка, но и «Армия спасения», пластиковые тарелки и метушня в очереди за своей порцией.
Юджин приходит, шаркая грубыми ботинками «Rock Port», потрескавшимися, со счесанными каблуками, в неизменном синем пальто, с шарфиком на шее и во французском берете. Не засиживается, потому что, как он говорит, должен идти на 14-ю улицу, искать оперу Вагнера «Тристан и Изольда» под дирижированием Эриха Ляйнсдорфа (запись 1943 года в Метрополитен опере). А потом всю ночь, до утра, слушать музыку, пока свет дня не станет в полный рост во всех пяти окнах жилья Юджина.
Я знаю, что когда Юджин завтра придет и я скажу: «Hello, my dear friend», он беззубо улыбнется.
– Все о’кей? – спросит он.
– О’кей, – отвечу я.
И это означает, что действительно все о’кей.
Боксер
Бучачу и его боксерам посвящается
Впервые я увидел его на 14-й улице возле Юнион-сквера – в темной футболке с недельной щетиной на черном лице.
Стив шел прямо, как настоящий боксер, который пробивает себе дорогу: покачиваясь, словно после удара справа или слева, разгребая руками пространство, как рыба, проплывающая между водорослей, цепляя их плавниками.
Юнион-сквер перехватил угасшую славу Томкинс-парка, места, где бунтовали, обирали, убивали, кололись и бухали.
Вот почему в Юнион-сквере с началом весны всплывает на поверхность нью-йоркский бомжатник (ну всякое там дерьмо, которого предостаточно везде, а в Нью-Йорке – тем более). Ночью эти безопасные при свете дня дорожки, кусты и высаженные парковой службой цветы скрывают наркоманов, алкашей, бездомных; а полицейские машины шныряют вокруг парка, наблюдая за ситуацией, и как бы они ни следили, однажды утром умершего от передозировки наркомана или исколотого ножами бомжа завернут в черный целлофан и повезут на кладбище для бездомных.
В Юнион-сквере несколько входов и выходов к сабвею – узловой станции, где сходятся две линии нью-йоркского метро – желтая и зеленая. Каждую среду и каждую пятницу фермеры продают тут свою продукцию и изделия, поэтому воздух, настоянный на аромате яблок и слив, петрушки и укропа, разнообразной выпечки, местных вин, яблочного сидра, выветривается только к утру; а под белыми палатками загорелые фермеры угощают сыром или вином нью-йоркцев, приглашая их купить товар.
По соседству уже намазывает коричневой краской лицо, руки и одежду мим, который подрабатывает часовым стоянием, собирая в ковбойскую шляпу добровольную плату за свое ремесло (или искусство).
С северной стороны Юнион-сквера, за которым просматривается рекреационная зона для пешеходов, стоит серебряный Энди Уорхолл – временный памятник королю поп-арта, который, по договоренности между скульптором и городом, должен убраться через несколько месяцев навсегда (может, перекочует в домашнюю коллекцию какого-нибудь миллионера или вернется обратно – в мастерскую автора). Даже для короля поп-арта нет места в Нью- Йорке… Но бронзовая фигура Махатмы Ганди тут прописана навечно. Махатму поставили и привинтили в огороженном мини-скверике рядом с небольшим фонтаном, от которого в жаркий день веет прохладой. Вокруг фонтанчика и Махатмы всегда сидят, подобрав ноги, в позе лотоса какие-то люди, а нью- йоркские голуби слетаются сюда пить воду. Шахматисты предложат вам сыграть партию рядом с центральным входом в сабвей, а молодежь и постоянные протестующие собираются вокруг памятника Джорджу Вашингтону. Одновременно, рядом с мирным протестом в защиту прав животных или против китайского захвата Тибета, может выступать группа акробатов или джазовое трио, творческие личности предлагают свои работы в основном туристам: картины, разрисованные футболки, мелкие сувенирчики с портретом Обамы или нью-йоркской урбанистикой.
Стив, за которым наблюдаю, разговаривая с виноделом с севера штата Нью-Йорк, привычно сидит на парапете какого-то магазина на узкой улочке и бухает, наливая в пластиковый стаканчик водку. Вот так он живет и пьет почти тринадцать лет.
В фонтане, возле Махатмы, Стив стирает свои рубашки и футболки, в ближайшем супермаркете – покупает по карточке продукты и потом как-то обменивает на водку. Знает, куда ходить за социальной помощью, к пунктам горячей еды «Армии спасения»; знает, в какое отделение его привезут копы, если арестуют; знает, наконец, дорогу до своего жилища в Бронксе, ну и, конечно, еще помнит, кто он и откуда.
Если бы пришлось как-то обозначить этот синдром, то я назвал бы его «синдромом Чарльза Буковского» или ограничился интересным пояснением из фильма об улице Бовери. Один из его героев рассуждал:
Бухло – это важная тема любой литературы и любой жизни, даже прямо не связанной с алкоголем. Но если текст связан с именем Буковского, то как же тут без бухла? На могильной плите Чарльза Буковского написано
