драки возле клубов, поломанные носы и разбитые челюсти. Стив, как настоящий боец, не мог обойти рэкетирские 1990-е, когда большинство его кентов сменили боксерские ринги на рынки. Возможно, именно поэтому у него нет прошлого, и, скорее всего, именно тогда он начал бухать, чтобы полностью не сломаться после ограбления автобусов с барахлом на автострадах или разборок на железнодорожных станциях, в тупиках, куда загнали несколько цистерн с бензином, на которые другие крутые пацаны положили глаз. Несколько раз Стив ездил в Польшу помогать своим отбиваться от бригад чеченцев или московской братвы, несколько раз его чуть не пристрелили во время преследования на автомобильных дорогах Словакии, по которым перегонщики доставляли новые иномарки из Германии и Австрии.
Отложив несколько тысяч долларов, Стив сообразил, что его когда-нибудь могут замочить, поэтому нужно сваливать. Во Львове он выбрал фирму, которая занималась заполнением анкет на грин-карты, изменил свою фамилию и все данные в загранпаспорте (за бабло, конечно) и ждал удобного случая. Тогда фирма предложила ему еще и телку для фиктивного брака. Стив прикинул, что с телкой будет безопаснее свалить, к тому же она шпарит по- английски, что на первое время в Америке – почти находка.
Миша, дружбан из Санкт-Петербурга, привлек Стива к общему бизнесу: два или три раза в неделю Миша приезжает около полуночи из Бруклина на Манхэттен. Заходит в ближайший бар, который работает до пяти утра, сидит там и бухает, пьет свою любимую водочку, а затем полирует ее пивком. В Юнион-сквере находит Стива, спящего на скамейке или на теплом бетоне парковой стены, – и оба занимают лучшие места для продавцов художественных изделий и картин. За это получают по двадцать долларов. Если удается отвоевать большую территорию, обставив ее ящиками или тележками из супермаркета, то гарантировано уже несколько десятков долларов. Миша знает, что со Стивом его дружки по ночевке спорить не будут, поэтому Стив выгодный и необходимый компаньон. Пока Миша сидит и караулит незаконно занятое пространство, Стив направляется в Beth Israel Hospital. Там, в госпитале, принимает душ, бреется, если вечером не забыл у кого-то выцыганить несколько новых лезвий, надевает выстиранную в фонтане футболку и возвращается к Мише. Стив готов к новому дню. В кармане его брюк спрятана засаленная карточка, на которой расписаны дармовые обеды в костелах, церквях и на улицах. Этот список спасает Стива от голода.
Потом Миша предлагает выпить. Они раскладываются и до прихода первых продавцов оба уже «готовченки».
Таким образом, день для Стива начался как обычно и, как всегда, удачно.
Стив родился в городке над зеленой речкой Стрыпой, в городке, который провалился в глубокие ямы своей истории и застроил природные террасы высоких холмов старинными зданиями и улочками. Барочная ратуша была самым высоким зданием в Бучаче, с ней конкурировали разве что Федор- гора, монастырь отцов-василиян и Крестовоздвиженская церковь. Ко времени рождения Стива история города была такой длинной и запутанной, что в ратуше запросто уживались короли и гетманы, турки и татары, пожары и болезни, королевства и империи, войны и убийства. А еще евреи, которые в Средневековье поселились в Бучаче, торгуя и молясь в синагогах, стали местным населением, а теперь все они ждут Стива, который бухает в Нью- Йорке.
Они сходятся и ждут его – Стив это знает и чувствует.
Стив привязан к прошлому лишь слабыми импульсами нынешней памяти, он только в снах возвращается к тем незначительным местам своего городка, в которых ему мысленно приятно бывать, потому что Юнион-сквер слишком шумный. Стив представляет Стрыпу, вербы и кусты бузины, которыми заросли ее берега, карасей и пескарей, которые выпрыгивают, чтобы глотнуть воздуха или посмотреть на людей и снова пуститься по течению реки. Он представляет улицу, брусчатку, окна домов, почти вросшие в землю, громоздкие двери, огромные колодки и замки. Все двери для него закрыты, и улицы пусты, а его, Стива, уже ни одна из них не помнит.
Стив переворачивается на правый бок и слышит вой пожарной сирены, он просыпается вместе с утренним Нью-Йорком, оставив Бучач на завтра, навсегда для своих снов, в которые нью-йоркские копы не доберутся; это единственное, что осталось с ним. Память места.
Когда чувак с Ямайки спросил Стива, откуда он, тот произнес: «Бучач».
«Buu-chaaa-ch?» – повторил мулат и убедился, что Стив, к их несчастью, действительно свалился с другой планеты.
II
Зеленые собачьи дни
Собачьи дни в середине февраля (или же каникулы) были у меня в Никарагуа. Они были также у никарагуанских школьников, для которых через два дня после моего прилета в Гранаду начинался новый учебный год. На площади Независимости синел национальный флаг, и фарфор синего неба широченной миской накрывал город Гранаду. На рынке продавцы подметали вчерашний мусор, брички с лошадьми стояли в очереди, ожидая клиентов, а юные проститутки, выходившие на угол рынка к полуночи, наверное, в эту раннюю пору еще сладко спали. Бездомные псы рылись в мусорниках. С гостиничной террасы пахло утренним кофе, официанты в белых камзолах обслуживали немногочисленных постояльцев гостиницы. Февраль месяц в Никарагуа теплый, без дождя, только однажды со стороны озера приползла дождевая туча, но сразу же была растерзана ветрами и, брызнув несколькими каплями, словно коровьим молоком, растаяла за зеленой вершиной вулкана Момбачо. Каждое утро, принимая душ, я разглядывал влажную зелень Момбачо, нависшую над почерневшей черепицей кварталов. Окно моей душевой выходило прямо на вулкан, вершину которого часто облепливали белые, словно снег, облака, сдуваемые затем сильными ветрами. За несколько дней в Гранаде я привык к тому, что первое, что бросается в глаза, – вулкан Момбачо, и первое слышимое – неотчетливые звуки человеческих голосов, которые доносятся с соседней улицы; это были голоса уличных
