Куры не летают (сборник)

торговцев, они уже жарили мясо, бананы, картошку и кукурузу на продажу. Утренний кофе на террасе и зеленый февраль после Нью-Йорка без труда переваривались моим желудком и сознанием, хотя эта коварная листва на деревьях и яркие фонарики цветов среди зимы вызывали чувство легкого недоумения, к которому привыкаешь уже на следующий день после прилета в эту страну.

2.

Приезжая в чужой, совсем незнакомый мне город, ловлю себя на мысли, что эта встреча, эти несколько дней просто даны мне для поиска следов собственного межвременья. Сегодня – это Гранада, средневековый никарагуанский город между вулканами и озером. И сегодняшний ты – между сорока и пятьюдесятью. Ты требуешь от Гранады откровенности, словно ловишь за руку женщину, которой хочешь сказать несколько слов восхищения. И, будто шелудивый пес с площади Независимости, обостряешь свой нюх и слух, чтобы не ошибиться, в каком именно месте надо возникнуть и какие именно слова следует сказать. В этом тебе могут помочь стихи, но они еще не написаны, может, ради них ты и прилетел в Гранаду? Может, для того, чтобы почувствовать: Гранада – это город твоей усталости, город твоих собачьих дней, город зеленого цвета – колышущихся зеленых деревьев и платья австралийки. Может, потому, что этой временности непременно нужна остановка, город, где цветные стены домов и запыленные сонные дети, – это временность, хотя в Латинской Америке временность демонстративная, колоритная, сексуальная, телесная, музыкальная – и потому постоянная.

3.

С гостиничной террасы ежедневная жизнь наполнена керамическими бутылками и вазами, разрисованными пищиками, непрекращающейся музыкой. Во внутренних гостиничных двориках над пальмами – синее полотнище неба, и фонтаны воркуют, словно голуби. А когда сидишь в кресле-качалке на террасе, мир качается для тебя оттенками зеленого и запахи разливаются кружащим голову дымом жареных бананов и коровьей вырезки. Я не ошибусь, если скажу, что музыка вместе с лошадьми и псами, принесенной ветром вулканической пылью, зелеными тенями деревьев и цветами карнавала захватывает в свои объятия этот город подобно ветреной любовнице. Вначале, примерно после ежедневной сиесты, которую заслуживает каждый никарагуанец в гамаке или прямо на улице, на тротуаре или просто опершись о ствол дерева, – музыка приходит с барабаном и огромной деревянной куклой в яркой юбке, с размалеванным лицом, красными губами и щеками, – кукла оживает и вращается, барабан немилосердно трещит, а самый младший участник собирает деньги. Внутри разряженного каркаса – маленький кукловод (какой-нибудь сорвиголова с околиц этого города), а руки этой двухметровой красавицы во время вращения распрямляются и зачерпывают теплый воздух, которым поливают лед, продаваемый как мороженое.

4.

Мне подумалось, что тепло не только подпитывает музыку и с еще большей силой гонит по жилам кровь, оно не только зреет в зеленых плодах кофе, поддерживает рисовые стебли или поблескивает золотыми слитками кукурузного зерна; оно гармонизирует и уравновешивает жизнь и смерть, зелень на склонах и выгоревшие коричневые поля, худых коров и лошадей. Оно убаюкивает утомленных жителей, срывается в карнавальном походе, оно ищет выход, и этим выходом, постоянным выходом в одном направлении, является любовь и бедность. Нищета изменяет историю, но не меняет способов существования и выживания… Я пересекал полуночный притихший базар, а на углу, под деревом, стояли четверо девушек, они первые поздоровались со мной, что-то вроде hola, я им что-то ответил. Они стояли и смеялись, как-то не слишком обращая внимание на других прохожих. Под их деревом лежала белая собака, а рядом с собакой – обслюнявленный и грязный пьяница. Было не совсем понятно: заснул ли он от усталости, или набрался в какой-нибудь дешевой забегаловке, да и вообще есть ли у него хоть какой-то дом. Моя гостиница была рядом, в каких-нибудь двух минутах ходьбы от этих девушек, от дерева с псом и спящим мужчиной. Свет в гостинице был уже погашен, только над террасой желтенький луч, как собачья моча, поливал окружающую темень, в которой одиноко виднелись кресла-качалки. Я присел в одно из этих кресел, жизнь и музыка в это время затихли, укрывшись снами. Вверху поблескивали крупные зерна звезд, из-за озера срывался ветер и разносил песок по пустым улицам. Я прикрыл глаза. «Senor», – послышалось рядом, я открыл глаза и увидел, что возле меня сидит в кресле-качалке напротив одна из тех четырех. Ей было не больше пятнадцати (ну, от силы шестнадцать). «Senor», – повторила она, словно белыми зубами разламывала это слово- обращение. «Three dollars and full service», – продолжила несовершеннолетняя проститутка. Видно, бизнес сегодня не пошел, подумалось мне, и я спросил, чтобы как-то поддержать разговор: «How old are you?» – «Twenty one», – солгала она. «What is your name?» – «Gabriela». В эту ночь она могла назвать любое имя, любой возраст и выдумать любую причину своего присутствия на углу. В ее взгляде не было ничего необычного или стыдливого. Она пришла торговать своим телом ночью точно так же, как днем на этом месте распродают керамические изделия или бижутерию. «Senor, – повторила она, изучая меня, – three dollars plus Coca Cola». – «Coca Cola is your favorite drink?» – спросил я Габриэллу. «You know, man after sex. I like Coca Cola». Я полез в карман и нащупал сотню кордоба: «Gabriela, please buy for yourself couple of bottles».

5.

Я поднимался на вулкан Момбачо, над которым парили орлы; они подставляли свои широкие крылья ветрам и словно чиркали ими по зеленым склонам, словно тренировали свой инстинкт смерти, показывая мне привлекательность полета.

На вулкан надвигались облака, они проваливались в поросший лесами кратер, выстилая собой пушистую перину, которую сметут порывистые ветры – с дырами, с присвистом пищиков. Мокрые деревья, поросшие мхом, сопровождали мой путь с северного склона вулкана. Выйдя из мокрого леса на пологий склон и оставив ветрам и туманам мокрое сердце вулкана, я увидел разнотравье, которое простерлось на южном склоне заросшей щекой передо мной. Вдали, в синеве и зелени, виднелась Гранада, а дальше – озеро Никарагуа, одинокие лодки, несколько островков. Я уже возвышался над вулканом, с высоты которого сильные ветра забивали мне дыхание. Облака проплывали на уровне моих глаз, а город мог запросто поместиться у меня на ладони, я мог накрыть его, собрать в пригоршню. Я мог даже достать рукой те несколько лодок, тех рыбаков или зачерпнуть воды из озера вместе с водорослями и рыбами. Из-под