партизанские отряды, со временем подпали под влияние левых лидеров, и революционные вооруженные силы Колумбии – Армия народа, руководствуясь учением Маркса, Ленина и Боливара, стала учинять вооруженные нападения, террористические акции и захват заложников.
Герман говорит, что это где-то на юге, в джунглях.
Петляя в течение четырех часов по дороге к городу Хардину, находящемуся в горах, водитель нашего джипа совсем не обращал внимания на дорожные знаки, которые каждый раз предписывали ему придерживаться скорости не более 30 км в час. Нас швыряло на задних сиденьях, но мы терпели.
Водитель выжимал все 100 километров, притормаживая лишь на очень крутых поворотах или же на скальных разломах, где заканчивался асфальт. Он напевал песню, которую ловил его приемник.
На склонах Анд паслись коровы, черные и белые, высоко вверху, где не видно было никаких построек, и непонятно было, как пастухи добираются до своего стада. Виднелись поросшие густой растительностью поля, несколько мужчин (похоже, индейцы) расчищали их своими мачете. Горные реки бурлили коричневой водой, очевидно, вчера тут прошел ливень.
Над рекой – деревянные хибары, местные женщины, по колено в воде, развешивают белье, собаки бегут за машиной, копошатся куры.
Горные оползни из камней и земли часто заваливают дороги, и приходится ждать, пока дорожные службы расчистят путь. Иногда у моста – полицейский пост. Почему-то вспомнился эпизод из романа Варгаса Льосы. Перуанец – в его стране тоже хватает левых партизан – описывает не джип, а местный автобус, который ночью ползет через перевалы, возможно, по такой же крутой горной дороге. Он везет местных крестьян и молодую французскую пару – студентов, приехавших в Перу изучать древнюю культуру инков или что-то подобное. То ли им не хватило денег на самолет, то ли молодой человек, кажется, убедил свою подружку, что такое путешествие более романтично и так они лучше узнают страну и ее жителей. Где-то посреди пути автобус останавливают партизаны – борцы с империализмом, а поскольку документы несчастных французов подтверждали, что они таки французы, то автобус после вынужденной остановки поехал дальше уже без них – их просто расстреляли молодые приверженцы коммунизма.
В Хардине водитель джипа, счастливо довезя нас до места назначения, наконец включил свою мобилку, так как в горах она не всегда соединяла его с теми, кому он хотел дозвониться, – и сплошной поток испанских слов возвестил, что мы, очевидно, уже в городе. Из огромного костела на центральной площади выходили после воскресной мессы мужчины в праздничных пончо и белых шляпах, женщины в платьях и юбках с индейским орнаментом. Повсюду открыты кофейни, столики и стулья занимают узкие тротуары и даже часть улицы. Хардин – город сплошных стен, они тянутся кварталами, раскрашенные то синими, то зелеными красками, размежевывая кафе, магазинчики и жилища.
После выступления в Casa de la Cultura директриса с подружкой, ни слова не знающие по-английски, любезно пригласили нас с Полом Дакейо, франкоязычным поэтом из Камеруна, на кофе. Колумбийский поэт Дарио Харамило Агудело, который тоже выступал с нами, сразу возвращался в Меделин, так как утренним рейсом вылетал в Боготу. Мы оставались в Хардине, город уже придавила густая тьма и обволокла мягкая прохлада. Вскоре появилась Пилар с сыном. Пилар, которая немного знала английский, спасла нас, нарушив наше молчание, поскольку директриса только улыбалась и обращалась к своей подруге, наверное спрашивая: «Почему они не говорят по-испански?». Сын Пилар тоже не говорил по-английски, а только прихлебывал кофе, пеной оседавший на его усах и бороде (почему-то он смахивал на партизана, и не только потому, что из-под его полувоенной рубашки выглядывал портрет Че Гевары, – юнец с пронзительным взглядом вполне мог быть команданте).
Мы пили кофе и смотрели друг на друга – колумбийцы и gringo, – и у каждого из нас в этом ночном городе были свои тревоги и свои мысли.
С утра кричали птицы и впотьмах срывались с деревьев.
По зеленой подстриженной траве бегали цесарки. Ржали в стойле кони, вдали белели два готических шпиля костела, коровы паслись среди густой зелени Анд. Мандариновое дерево, росшее тут, в гостиничном садике, просвечивало янтарной кожицей своих плодов. В этом забытом Богом закутке гостиница с бассейном и футбольным полем, коровами, утренними птицами казалась смесью яви и сна.
Меделин воспринимается как возвращение, даже если ты выехал из этого города лишь на несколько дней (это возвращение не твое в Меделин, а города – к тебе). После горных дорог меделинские улицы с сотнями мотоциклистов, попрошайками, банками, с вооруженной охраной, музеями, бульварами с магазинами и зимними дождями воспринимаются как нечто родное, но временно утраченное.
Черный кофе «тинто» с горьковатым привкусом, который колумбийцы пьют каждый день, выливается запахами на улицу вслед за дождем, – даже он не в состоянии растворить в себе этот аромат.
Герман знает одно кафе, в котором, говорит он, готовят лучший кофе в этом городе. Оказалось, это совсем рядом с местами, где мы почти каждый день бродили, встречая нескольких постоянных клиентов. Один из них наматывал кружок теста на свою руку и довольно ловко его перебрасывал, словно месил в воздухе. Другой – местный попрошайка, стучал чем-то и этой музыкой кормил прохожих, словно голубей хлебом и семечками. Третий – торговец часами и зонтами – терпеливо ожидал дождя и покупателей. Остальные – продавцы сувениров, клерки – прогуливались в обеденное время в белых рубашках и галстуках, а молодые девушки – в униформах своих магазинов. Тут же грязные подростки в шортах, неизвестно откуда взявшиеся, идя за тобой, тянули свою унылую сирот-скую песню-просьбу.
Параллельная улица была более оживленной, с большим количеством магазинов и кафе, пальмами и металлическими фонарями. Она напоминала стометровку относительного благополучия, и Герман безошибочно вывел нас на нужную кофейню. Он вел нас на запах, на эти несколько минут кофеманного
