Никто из туристов не заглядывает сюда, просто не знает об этом, да и войти внутрь коптского поселения не так-то просто.
Во дворике было пусто. Солнце еще не успело прогреть холодный утренний воздух, легкий ветерок шелестел зеленой листвой, а черные переспелые плоды (кожура на вид как вывязанная крючком) лежали, раздавленные, под деревьями. Похоже, что горлицы охотно прилетают сюда поживиться. Я сказал Йоханану, что можно жить и горлицей на крыше Храма Господнего, а не только сверчком в пекарне.
И тут открылись двери одной мазанки, и через мгновение вышла коптская монахиня в сером одеянии. Она, наверное, не ожидала увидеть нас во дворике – рассматривающих кельи и свободно расхаживающих, словно хозяева. Сначала о чем-то спросила, потом показала рукой на калитку в железных воротах. И мы услышали, уже оказавшись за воротами, лишь железный скрежет ключа.
Когда солнце в Иерусалиме достигает зенита, любая тень становится спасением от жары. Прогретый воздух раскаляет камни. В магазинчиках можно заказать свежий апельсиновый сок, который тут же выжимают из плодов под прессом. Перетертую мякоть продавец выбрасывает в пластиковое ведро.
Жара, которая в десять утра еще не ощутима, теперь заполняет все тело, от нее пересыхает во рту, горло щекочет горечью.
На Храмовой горе, перед воротами – мусульманское кладбище (кстати, если иудейский пророк будет ехать в Старый город, то не сможет въехать из-за кладбища, поскольку даже коэнам нельзя там находиться – путь перекрыт). Мусульмане решили внести коррективы в иудейские тексты и пророчества. В Старый город можно войти и выйти из него через восемь ворот. Если входишь Яффскими воротами, то выйдешь Дамасскими – запад и север, начало и конец, вход и выход.
Из окна студенческого общежития Еврейского университета, что на Французском холме, я выглядываю в ночь. Окно бронированное. Видны только фрагменты иерусалимского пейзажа: какое-то шоссе, по которому мчат машины, а дальше вроде бы Иордания. Я открыл окно, и в мою комнату ворвалась прохлада иерусалимской ночи и тонкое жужжание ночной мошкары. (Я еще не знаю, что это – Западный Иерусалим, где часто происходят террористические акты.)
По телевизору постоянно показывают трех учеников Иерусалимской ешивы, которые возвращались домой автостопом; на одном отрезке пути их подобрала какая-то машина, и они исчезли. Полиция подозревает, что их выкрали террористы. Войска начали прочесывать арабские поселения возле места, где злоумышленники бросили машину. Напряжение нарастает. Я не привык жить в стране, в которой противостояние заканчивается похищением или даже боевыми операциями полиции и армии, поэтому вначале казалось, что все быстро закончится: ребята найдутся, а виновные будут наказаны.
Как-то ночью после посещения Старого города, где мы с Йохананом провели час возле Западной стены вместе с погруженными в молитву иудеями, – мы решили вернуться на Французский холм на такси. Возле Дамасских ворот остановили машину, и ее водитель согласился нас отвезти. Я с интересом разглядывал улицы вечернего Иерусалима. Окно у водителя было открыто, веял прохладный ветерок. Ехали молча. Через пять минут оказались в районе, где группками стояли парни. Кое-где на тротуарах виднелись кучи мусора, дорогу перебегали коты, сверкая зелеными глазами. Йоханан посмотрел на меня и пристально на водителя. Райончик проезжали долго – улочка, наверное, была боковая. И нетрудно было догадаться, что она не могла похвастаться доброй славой. Наконец мы снова выскочили на автостраду, залитую желтым светом, и через некоторое время прибыли на Французский холм. Рассчитались и вышли из такси. Йоханан сказал, что мы ехали через арабский квартал и что это была реальная опасность, ведь, учитывая последние события – исчезновение учеников ешивы, – напряжение между евреями и арабами нарастает. Какая цель была у водителя, везущего нас по арабскому кварталу? Сократить путь к нашему с Йохананом дому или (при благоприятных обстоятельствах) умыкнуть нас как заложников? В вечном противостоянии на Святой земле однозначного ответа нет.
В Иерусалиме с утра прохлада держится на остывших за ночь камнях.
В Галилее на высотах, в тени ливанских кедров, она растворяется в трепетном воздухе и густеет вместе с запахами трав и деревьев.
А ветра в Яффском порту беспрерывно гонят к берегу ультрамариновые волны.
Я сажусь в троллейбус на остановке Гиват га Мивтар. Троллейбус довозит меня до центра, где я могу побродить по улицам или же пройтись торговыми рядами базара Махане Иегуда. Если же я выйду на остановке «Дамасские ворота» или, немного проехав, на «Яффа – Центр», то Старый город будет совсем рядом.
Храм Гроба Господнего. Очередь к часовне Кувуклии. У меня за спиной – русские паломницы. Женщины в белых платках на головах. Разговаривают.
В Иерусалиме я хотел бы встретиться по крайней мере с двумя писателями: со Шмуэлем Агноном и Иегудой Амихаем – но ни первого, ни второго уже нет среди живых…
С Агноном я поговорил бы в тени деревьев на закате солнца – о Бучаче и Стрыпе (так как именно сейчас – когда пишу о нем – только что вернулся из Украины, где побывал в его родном Шебуше). Как Бучач слушал мои рассказы об Иерусалиме и о доме Агнона! Рядом шумела Стрыпа, майский ливень с громом и молнией накрывал бучацкий центр, а я в городе купцов и книжников чувствовал себя так же естественно, как он в Иерусалиме. В его месте изгнания, в одном из городов, состоящем из холмов и камней, к которому Агнон всегда возвращается. Возможно, потому, что так нам хочется. И ливень наполнял зеленую Стрыпу, и пыль бучацких улиц смывалась дождевой водой, и только слова оставались сухими.
