1984.
Unamuno, Miguel de.
Wiesel, Elie.
Лепрозорий для незрячих
На протяжении трех десятилетий Михаил Генделев не упускал случая подчеркнуть, что не является русским поэтом, но – израильским, пишущим по-русски. Концепция израильской русскоязычной литературы возникла в 1979 г. в кругу литераторов, куда помимо Генделева входили, по его собственному свидетельству (которое для нашей темы лишь и имеет значение), Майя Каганская, Анри Волохонский, Юрий Милославский, Леонид Гиршович[6]. Концепция была намеренно двусмысленной, подразумевая как самостоятельную литературу в ранге национальной, так и «новую литературу» – то есть в данном случае художественную реформу универсального характера в рамках отдельной региональной литературы. Дерзость этого проекта заключалась в демонстративном разрыве с, казалось бы, естественными союзниками, совместно боровшимися против советского врага за статус истинной русской литературы: во-первых, с русской эмиграцией, раздражавшей израильтян своим культурным экспансионизмом; во-вторых, с неподцензурной литературой в СССР (в частности, с так называемой ленинградской поэтической школой, о которой Генделев вспоминал: «Это было сплошное нелицеприятное мордобитие, что само по себе для начинающего автора – полезная вещь»[7]). Не менее дерзко звучало провозглашение русскоязычной литературы истинной литературой израильской – как реакция на ее – пусть не тотальное, но вполне явственное – бойкотирование, в основном по идеологическим мотивам, со стороны ивритоязычного литературного истеблишмента.
Но у Генделева могли быть и личные, даже интимные причины открещиваться от гордого именования «русский поэт», связанные с довольно специфической семантикой слова «русский» и его производных в генделевском словаре. В основном поэтическом корпусе Генделева слово это встречается с полсотни раз и практически всегда стоит в сильной смысловой позиции, часто выполняя функцию лексического раздражителя. Эпитет «русский» у Генделева звучит с легким, а иногда и тяжелым еврейским акцентом, и заключает в себе некую «некошерность», отталкивающую, но и притягательную. Поэтому «нерусский» означает «еврейский»:
Но, сообразно типичному для Генделева взаимотождеству полярностей, «русский» означает, пусть иронически, в точности то же, что и «нерусский»:
Игры с русским языком и заигрывания с русской культурой непреодолимо соблазнительны и смертельно опасны:
Чего не отвык
В 1986 году Генделев опубликовал эссе «Литературный пасьянс русского Израиля», где рассортировал литераторов по мастям – «кто как себя ведет: кто репродуцирует советскую еврейскую литературу (черви), кто просто русскую эмигрантскую (трефы), кто авангард (пики)» и, наконец, кто создает «новую литературу <…> единственн[ую] имеющ[ую] смысл в этой ситуации (бубны)»[9]. Получалось, что карт разных мастей в колоде было не поровну, и бубён – меньше всего. И что новую литературу, стало быть, пишут единицы[10]. После того как почти весь цвет бубён разлетелся по миру, показав Израилю рубашки, да и сам пасьянс был сметен русской алией 90-х, воззрения Генделева радикализировались. По большому счету израильская русскоязычная литература оказалась полноценно представлена одним автором – Генделевым. В дальнейшем этот редукционизм, побуждавший его отождествлять свое творчество с отдельной литературой в масштабе один к одному, станет стержнем его персонального мифа о поэте- пророке, замещающем перед лицом Бога весь избранный народ.
Личный военный опыт, полученный к тому же в качестве врача, который, так сказать, воюет с войной, позволил Генделеву тематизировать ее – войны – экзистенцию, отбросив пацифистскую риторику[11]. В более широком плане опыт совпадения фактов биографии с фактами историческими внушил поэту идею личного, референциального преодоления механизмов омертвения поэтической речи. И как следствие – свободу распоряжаться литературными клише в расчете на их полноценную ревальвацию. В России, как представлялось Генделеву, человек любит, умирает и совершает поступки по просроченным рецептам русской литературы. Встречным образом, ни семя, ни слезы, ни кровь не способны эту литературу питать. Характеристика «русская» в применении к литературе – значит холостая, гносеологически непродуктивная. Это сенильная литература для дошкольников,
