В конце девяностых Нелидов переквалифицировался в военные корреспонденты. Сам захотел. Жизнь показалась скучной. Ничего не радовало и не удивляло. Жена и трое детей не справлялись с обожженной душой главы семейства. Командировки в Чечню вернули, к тому времени уже корифею отечественного телевидения, смысл жизни. И вот он уже один из претендентов на пост главного редактора главных новостей страны. Конкуренты сдались до первого собеседования с куратором из администрации президента.
Приказ о назначении нового руководителя информационных программ подписывался в сауне на окраине столицы. За разговором о смысле новостей, в спорах об их роли для страны и мира во всем мире Нелидов с чиновником выпили три бутылки русской водки. И разошлись с глубоким похмельем. Подпись журналист получил, но гарантий невмешательства в редакционную политику – нет. В то утро у него впервые заболела шея.
Коридор телецентра по-прежнему не обещал конца. За спиной оставались съемочные павильоны и кабинеты всевозможных редакций, буфеты, курилки, лестничные пролеты, двери лифтов, эфирные студии, подсобки, склады… впереди маячило все то же самое. И в столь же несчетных количествах.
Шаг главреда замедлялся, казалось кто-то тянет его к полу, или кто-то льет перед ним горячий асфальт, ноги вконец ослабли, голова закружилась. Пришлось свернуть в ближайшую курилку. Разумеется, переполненную. Нелидов попросил у знакомого оператора сигарету и сел в углу. Вскоре курилка, до этого живо что-то обсуждавшая, смолкла, потом все быстро, но аккуратно забросили окурки в пепельницы и по очереди вышли. Мозолить глаза начальнику никто не хотел.
В глазах начальника тем временем проблеснула влага.
Когда это началось? Когда из журналиста он превратился в пособника страшных преступлений государства? В одного из генералов информационной войны? И все бы ничего, если бы речь шла об отстаивании интересов Родины. За Родину серьезные мужики всегда ведут серьезные игры, в том числе на информационном поле. И это даже нравилось Нелидову. Еще бы – все поединки с соперниками он выигрывал нокдауном.
Но все чаще играть приходилось не по правилам. Все чаще приходилось сражаться за тех, с кем в обычной жизни не сел бы за один стол. За воров, мошенников, убийц, за какого-нибудь урода из высших правительственных коридоров. «И почему они всегда по своим коридорам доходят до цели? – изумлялся Нелидов. – Хоть бы кто сгинул, хоть кого-нибудь бы утащили черти под землю».
Давно, очень давно работа снова перестала приносить Антону Петровичу радость. Тогда-то он и придумал нечто спасительное. Нечто полезное для себя и для страны. То, что, может быть, поможет быстро миновать вязкие поля мытарств.
19:00
Ночные тучи подползали к куполам. К этому времени толпа на бульваре и в Богословском разошлась. Многие получили спасительное внимание от юродивого. Но какая никакая очередь к нему еще стояла.
Рядом валялись пакеты, набитые продуктами, конверты, игрушки, одежда – дары просящих. Никогда ничего Киприан из этого не брал себе, хотя то и дело жалобно просил с паперти подаяния Христа ради.
Многое из приношений блаженный раздавал тут же людям, отказываться никто не смел. Остальное он отдавал батюшке, настоятелю Иоановского храма. Тот ежедневно после вечерней службы выходил к Киприану, благословлял его, и уносил с собой скарб подарков. Дальше все это разносилось по детским домам, богадельням, тюрьмам, раздавалось неимущим. Батюшка всякий раз отчитывался перед юродивым. А тот слушал об этом внимательно, кивая головой в знак одобрения. Совсем как президент на встречах с подчиненными под телекамеру.
Настоятель обычно спрашивал у Киприана: «Ну, все хорошо у тебя? Никто не обижает?» Каждый раз тот начинал смущенно хихикать и опускать голову вниз, приговаривая нараспев: «Все хорошо, батюшка, Велик Бог, подавай сапог». Затем падал перед священником на колени и целовал его обувь. Сам батюшка этого явно стыдился и уже приноровился после дежурного вопроса как можно быстрее убегать в храм, но иногда безумный его все-таки настигал. Оставалось, краснея, держа в руках приношения, приговаривать: «Ну что ты, что ты, человек Божий, это я тебе ноги целовать должен, прекрати, прекрати сейчас же».
Только после этого полы рясы скрывались за массивной дверью церкви.
Сегодня юродивый не успел припасть к ногам настоятеля. Не потому что тот убежал. Причина сыскалась поважнее. К храму с Тверского завернула тонированная машина с мигалкой. С другого конца переулка подъехала такая же. Выбежали несколько человек в деловых костюмах с широкими штанинами и вмиг оттолкали всех от Киприана. Даже батюшку. Люди в поредевшей очереди заволновались, журналисты смолкли, операторы повключали камеры. Но наглые костюмы вежливо приказали остановить съемку. И предъявили угрожающие удостоверения. Рисковать никто не стал. Даже спросили разрешения на время отойти куда-нибудь подальше.
Из машины, что припарковалась у храма первой, вышел невысокий мужчина в широкой глубокой шляпе и в больших солнецезащитных очках. Штанины его брюк были не так широки, по всему видно – скроены специально под заказчика. Мужчина зашагал к юродивому.
– Кто там, кто? – спрашивали друг друга журналисты, вглядываясь в фигуры во мраке.
Но приехавшего на встречу с блаженным никто не узнавал. Никто кроме самого блаженного.
– Грех приехал замолить? Черти будут тебя бить! Что, ты думаешь, крутой? Я тебе под зад ногой.
И юродивый пнул того на глазах у всех. Однако никто из личной охраны даже не дернулся. Все сделали вид, что ничего не происходит.
– Давай поговорим, Киприан, дело важное. Ради Бога, послушай, – уговаривал обидчика приехавший.
