Я наклонился к ней, прижал к себе, почувствовал прикосновение ее губ, а затем отступил прочь.
Когда я выбежал на улицу, меня схватил своими призрачными пальцами, холодными, как у мертвеца, туман. Я не имел никакого плана, но он уже начинал складываться у меня в голове, готовясь вскипеть в котле моего разума. Завидев полицейского, расхаживающего на своем посту, я остановился и подозвал его к себе. Затем нацарапал на листе, вырванном из блокнота, короткую записку и вручил ему.
– Отнесите это в Скотленд-Ярд. Вопрос жизни и смерти. Это касается Джона Гордона.
При упоминании этого имени полицейский ответил быстрым согласием, но, как только я отвернулся от него и продолжил свой бег, его поспешность сошла на нет. В записке я сообщал, что Гордон находился в плену на Сохо, сорок восемь, и советовал немедленно совершить рейд – и даже более того, приказывал сделать это во имя Гордона.
Причина моих действий была проста: я понимал, что при первых признаках рейда Джон Гордон будет обречен. Мне нужно было каким-то образом прибыть к нему первым и прежде, чем там окажется полиция, защитить либо освободить его.
Казалось, прошло уже бесконечное количество времени, когда передо мной, наконец, громадным призраком в тумане возникли мрачные очертания сорок восьмого дома в Сохо. Когда я остановился перед запретным строением, было уже поздно, и мало кто при таком тумане и сырости находился на улице. Свет в окнах не горел, как не виднелось и лестницы, будь то ведущей вверх или вниз. Дом выглядел заброшенным. Но логово скорпиона обычно и кажется таким, пока кого-то вдруг не настигнет тихая смерть.
Здесь я остановился, и у меня возникла безумная мысль. Все так или иначе закончится к рассвету. Сегодняшняя ночь – переломный момент моего пути, высшая точка всей жизни. В эту ночь я был самым сильным звеном в странной цепи событий. Завтра будет неважно, останусь ли я жив, или умру. Я вынул из кармана флягу с эликсиром и хорошенько посмотрел на нее. Если расходовать бережно, хватит еще на два дня. Два дня жизни! Или… сейчас стимуляция нужна мне, как никогда, ведь передо мной стоит задача, которая не по силам ни одному обычному человеку.
Если я выпью весь остаток эликсира, то не знаю, на сколько хватит его действия, но для этой ночи точно будет достаточно. У меня дрожали колени, в памяти случались провалы – слабость разума и тела одолевала меня. Я поднял флягу и одним глотком осушил ее.
Какое-то мгновение я думал, что наступила смерть. Я никогда еще не принимал так много.
Небо и земля пошатнулись, и я почувствовал, будто разлетаюсь на миллионы дрожащих кусочков, словно лопнувший шар из хрупкой стали. Словно огонь, адское пламя, эликсир понесся по моим венам, и я стал великаном! Чудовищем! Сверхчеловеком!
Повернувшись, я зашагал к грозному тенистому входу. Плана у меня не было – я чувствовал, что он мне и не нужен. Будто пьяница, беспечно бредущий навстречу опасности, я шел к логову Скорпиона, осознавая свое абсолютное превосходство, всецело ощущая действие эликсира и уверенный, что даже древние звезды должны теперь расступаться передо мной.
О, не было еще на свете такого сверхчеловека, как я, властно постучавший той сырой и туманной ночью в дверь сорок восьмого дома в Сохо!
Я стукнул четыре раза – это был старый сигнал, по которому нас, рабов, впускали в комнату с идолом в притоне Юн Шату. В центре двери открылась щель, и из нее осторожно выглянули раскосые глаза. Когда меня узнали, глаза чуть расширились, а затем вновь злобно сузились.
– Эй, дурачина! – сердито воскликнул я. – Ты что, метки не видишь?
Я поднес руку к щели.
– Не узнаешь меня? Давай впускай уже, чтоб тебя!
Полагаю, добиться своего мне помогла сама дерзость. Конечно, к этому времени все рабы Скорпиона уже знали о предательстве Стивена Костигана, знали, что он был обречен на смерть. И само то, что я пришел сюда, навстречу року, как раз смутило азиата.
Дверь открылась, и я вошел. Человек, впустивший меня, оказался высоким, худощавым китайцем, которого я знал и раньше – он был одним из слуг Катулоса. Когда он закрыл за мной дверь, я увидел, что мы стояли в каком-то вестибюле, освещенном тусклой лампой, чьего света не было видно с улицы из-за того, что окна были плотно завешены. Китаец сверкнул на меня глазами, явно в нерешительности. Я смотрел на него, весь напряженный. Затем в его взгляде вспыхнуло подозрение, рука спряталась в рукаве. Но в то же мгновение я схватил его, и его тонкая шея сломалась у меня в руках, как гнилая ветка.
Опустив его безжизненное тело на толстый ковер, я прислушался: тишину ничто не нарушало. Крадучись, как волк, растопырив пальцы, словно когти, я прошмыгнул в ближайшую комнату. Она была обставлена в восточном стиле – диваны, ковры, вышитые золотом гобелены, – но людей внутри не оказалось. Я пересек ее и вышел в следующую. Свет мягко струился из свисающих с потолка кадильниц, а восточные ковры приглушали звуки шагов. Казалось, будто я пробирался по зачарованному замку.
Каждую секунду я ожидал, что на меня из какой-нибудь двери или из-за занавески, а то и расписанной драконами ширмы набросятся безмолвные убийцы. Но тишина продолжалась. Я проходил комнату за комнатой, пока, наконец, не остановился у подножия лестницы. Кадильница проливала на нее немного света, но бо́льшая часть была в тени. Оставалось лишь гадать, какие ужасы могли ждать меня наверху?
Но страх и эликсир друг другу не пара, так что я взобрался по этой таящей ужасы лестнице столь же смело, как и вошел в этот дом. Наверху комнаты едва ли отличались от тех, что внизу, и в них также не оказалось людей. Я поискал чердак, но, похоже, двери, которая могла бы туда вести, не было. Вернувшись к первой двери, я попытался найти вход в подвал, но мои усилия вновь оказались бесплодны. Я осознал поразительную правду: не считая меня и мертвеца, нелепо растянувшегося в вестибюле, в доме никого не было – ни живых, ни мертвых.
Как это было понимать? Не окажись в доме мебели, я бы, естественно, заключил, что Катулос бежал, – но никаких признаков бегства я не заметил. Это было странно, необъяснимо. Я лишь стоял в
