Глаза Сантьяго сквозь прорези в маске сверкнули в мою сторону, но подозрения я в них не заметил, пока не потянулся к нему и не выхватил кинжал из его руки. Он так изумился, что не мог сопротивляться, а толпа негров резко умолкла. Но о том, что увидел в моей руке гаитянец, никто из негров не догадывался, а сам он попросту лишился дара речи. Быстрым движением я перерезал путы Гордона и потянул его на себя, поставив на ноги. Затем Сантьяго с криком набросился на меня – и, возопив еще раз и вскинув руки, свалился с вершины теокалли – кинжал вошел в его грудь по самую рукоять.
Тогда идолопоклонники с ревом и визжаньем бросились на нас – поскакали по ступеням теокалли, точно пантеры в лунном свете, сверкая лезвиями ножей и белками глаз.
Я сорвал маску и халат, безумно рассмеявшись в ответ на возглас Гордона. Прежде я надеялся, что маскировка поможет мне вызволить оттуда нас обоих, но теперь не сомневался в том, что мы погибнем.
Мой товарищ оторвал от алтаря крупный кусок металла, что его украшал, и когда нападавшие приблизились, начал отбиваться им. Несколько мгновений мы сдерживали их, но затем негры хлынули на нас волной. Для меня это была настоящая Вальхалла! Меня жалили клинки, о меня ломались дубинки, но я смеялся и разбивал плоть и кости своими стальными кулаками. Я видел, как поднималось и опускалось грубое оружие Гордона – и каждый раз кто-то рядом падал оземь. Трещали черепа и брызгала кровь, а меня охватывала черная ярость. Кошмарные лица вихрем кружились со всех сторон, и я оказался на коленях; затем поднялся – и лица вновь принялись разлетаться от моих ударов. И будто сквозь пелену, мне почудилось, будто я слышу знакомый голос – ужасный голос, властно отдающий приказы. Гордона оттеснили от меня, но по звукам я понял, что смерть ничуть не отступила. Звезды дрожали в кровавом тумане, но меня по-прежнему охватывало адское возбуждение, и я упивался этой черной яростью, пока меня не захлестнуло нечто еще более темное, лишив всяких чувств.
20. Древний ужас
Здесь, в саду, где ничей не разносится голос, Ни под чьею стопою не мнется трава, Как богиня, что в храме своем закололась, Смерть мертва[108].Алджернон Чарльз СуинбёрнЯ медленно, очень медленно пришел в себя. Меня окутывала мгла, и в ней я увидел Череп…
Я лежал в железной клетке, будто пойманный волк, за крепкими даже для меня прутьями. Клетка, казалось, была вделана в нишу в стене и выходила в просторную комнату. Находилась она под землей, потому что пол был сложен из каменных плит, а стены и потолок – из гигантских блоков того же материала. Вдоль стен висели полки, заставленные странными приборами, очевидно, научного назначения, а еще больше их было на огромном столе посреди комнаты. И за ним сидел Катулос.
Чародей был облачен в ядовито-желтый халат, а его ужасного вида руки и голова выглядели еще более змеиными, чем когда-либо прежде. Он обратил ко мне взгляд своих больших желтых глаз – очажков бледного пламени. Тонкие, как пергамент, губы пошевелились в улыбке – если это можно так назвать.
Я вскочил на ноги и, сыпля проклятия, вцепился в прутья.
– Гордон, черт тебя побери, где Гордон?!
Катулос взял со стола пробирку и, внимательно ее рассмотрев, перелил содержимое в другую.
– Ах, мой друг просыпается, – пробормотал он голосом живого мертвеца, после чего спрятал руки в свои длинные рукава и повернулся ко мне. – Кажется, ты стал моим чудовищем Франкенштейна, – проговорил он отчетливо. – Я сделал из тебя сверхчеловека, чтобы ты исполнял мои желания, но ты отрекся от меня. Ты стал проклятьем моей мощи, хуже Гордона, много хуже. Убил моих полезных слуг и смешал все планы. Только сегодня это закончится. Твой друг Гордон бежал, но его выследят в туннеле и не дадут уйти. Ты, – продолжил он, излучая искренний научный интерес, – самый что ни на есть любопытный образец. Твой мозг, должно быть, устроен не так, как у всех остальных, кто когда-либо жил на свете. Я тщательно его изучу и оставлю у себя в лаборатории. Ума не приложу, как человек, настолько зависимый от эликсира, сумел продержаться без него два дня!
У меня сердце ушло в пятки. Несмотря на всю мудрость Катулоса, юная Зулейха смогла его обмануть: он явно не знал о той фляге живительного средства, что она у него стащила.
– Той дозы, что я давал тебе в последний раз, – продолжал он, – должно было хватить всего на восемь часов. Повторяю, меня это озадачило. У тебя нет никаких предположений?
Я лишь издал недовольный хрип. Он вздохнул.
– Варвары как они есть. Верно гласит поговорка: «Поиграй с раненым тигром и пригрей гадюку на груди, прежде чем пытаться выбить дикость из дикаря!»
Затем некоторое время Катулос молча размышлял, а я беспокойно наблюдал за ним. В нем смутно ощущалось странное безразличие – длинные пальцы, вынырнув из рукавов, забарабанили по подлокотникам кресла, а в голосе появилась некая скрытая радость, придававшая ему необычную вибрацию.
– Ты мог бы стать королем при новом режиме, – проговорил он вдруг. – Да, новом… и в то же время – неимоверно старом!
Он склонил голову, будто прислушиваясь: издалека доносился гул чьих-то голосов. Его губы изогнулись в улыбке.
– Мои черные дети, – пробормотал он, – разрывают этого Гордона, моего врага, на куски в туннелях! Они, мистер Костиган, мои истинные приверженцы, и в назидание им я положил сегодня Джона Гордона на жертвенный камень. Я предпочел бы использовать его для кое-каких экспериментов, основанных сугубо на научных теориях, но и детей тоже иногда нужно баловать. Позднее, под моим надзором, они перерастут свои ребяческие суеверия и откажутся от этих глупых обычаев, но пока их нужно вести к этому за ручку. А как тебе эти подземные коридоры, мистер Костиган? – он вдруг сменил тему. – Что ты о них думаешь? Небось, что их построили белые дикари во времена Средневековья? Вот и нет! Эти туннели постарше вашего мира! Их соорудили могучие короли столько эонов назад, что твоему разуму не постичь – тогда пики имперской столицы высились в
