Перед судьями выступил Злат. Выставив на середину Касриэля он торжественно объявил:
– Вчера я взял под стражу этого человека по просьбе людей, именующих себя нукерами эмира Могул-Буги и утверждающих, что он изменник. Хотя у них не было при себе никакого письма или ярлыка, я счёл нужным доставить этого человека в суд, учитывая серьёзность обвинения.
После чего отошёл в сторону, давая место вчерашнему напыщенному юноше.
Как и предполагал наиб, спустившись с седла, тот растерял часть своей уверенности. Тем более, оказавшись перед седобородыми судьями и восседавшем на почётном месте грозным эмиром. Два пера на шапке и золотой пояс давали понять дерзкому юнцу, что в руках этого немолодого человека с нарочито тяжёлым взглядом немалая власть.
Сам нукер для похода в суд принарядился. Даже вместо простого халата он одел парадную шёлковую юбку, какие в последнее время так полюбились молодым людям из знатных. Говорили, что наряд этот завезли из Китая, и старики его не одобряли, считая изнеженной роскошью. Судя по презрительно скривившимся губам эмира, он думал так же.
– Значит ты потребовал от моего наиба, чтобы он задержал этого человека, как изменника? Твоя просьба выполнена и теперь мы готовы выслушать твои обвинения.
Злат подумал, что начало получается очень хорошим. Ответчика даже не спросили о его имени, давая тем самым понять, что не воспринимают его всерьёз. Будь юноша поопытней, он бы это заметил. Но тот решил припугнуть присутствующих могуществом своего хозяина.
– Я выполнял приказ эмира Могул-Буги. Он велел мне схватить и доставить к нему этого иудея.
Эмир поджал губы.
– А мне уважаемый Могул-Буга ничего не велел передать? Кстати, его почтенный отец эмир Сундж-Буга знает, что ты здесь… делаешь?
– Нет.
– Коротко и ясно.
Эмир был явно доволен. Главой рода кунгратов был Сундж-Буга. Так что вполне можно было послать ему жалобу на сына, чьи нукеры столь непочтительно вели себя в Богохранимом Сарае, не передавая дело на рассмотрение судей. Угадав мысль эмира, один из яргучи тоже подал голос:
– Этот иудей не может быть обвинён в измене. Он ведь не давал никакой клятвы. К тому же он не монгол.
– Он получил тайное послание! – выкрикнул нукер, – От врагов хана из Венгрии!
– Вот как! – насторожился эмир.
– Это хоть и не измена, но злоумышление против государя, – добавил судья.
– Мне поручили доставить его вместе с этим письмом в ставку хана!
– Это мы уже слышали, – невозмутимо парировал эмир. – Только твои слова пока остаются всего лишь словами. Ты действительно получил письмо из Венгрии? Э-э-э…
– Касриэль, – с готовностью выступил вперёд меняла. – Я получаю много писем из разных земель. Такова моя работа. Писем из Венгрии я, в последнее время не получал. Было письмо из Праги, но это в Чехии. Оно у меня, и я хоть сейчас могу предоставить его. В нём нет ничего предосудительного – обычное заёмное письмо.
– Твои заверения могут оказаться такими же пустыми, как и речи этого нукера, – подал сердитый голос старый яргучи.
– Давайте уже что-нибудь решать, – объявил эмир.
– Что мы можем решить? Мы имеем одно голословное заявление против другого. Хотя можно постановить провести расследование. По заявлению этого юноши. Но, это не дело суда.
– Вы можете изъять все бумаги в моей конторе и просмотреть их, – подал голос меняла, – Коли этот достойный юноша утверждает, что среди них есть какое-то злоумышление.
– Так и поступим, – согласился эмир, – Пусть битакчи отправляются с тобой и привезут все бумаги.
– А на время расследования этот меняла должен находиться под стражей, – потребовал посланец Могул-Буги, – Пусть с ним будет охрана. Кто будет виноват, если он сбежит? Или уничтожит улики?
Виноватым быть не хотелось никому. Касриэль с писцами и стражниками покинули суд.
– Может быть ты хочешь сказать что в защиту единоверца? – вспомнил один из судей про терпеливо томившегося на скамье у стены почтенного Соломона.
Тот проворно вскочил и вышел на середину. По комнате распространился запах благовоний. Соломон почтительно склонил голову, увенчанную прекрасной жёлтой чалмой, какие носили евреи ещё в Багдаде халифов, и строго вымолвил:
– Мне нечего сказать по этому делу. Я здесь совсем по иной причине.
Изумлению наиба не было границ. Неужели хитрая лиса Соломон пошёл на попятную и отступился от менялы?
– Моё дело касается вопросов веры, – между тем продолжал тот, – Точнее сказать, – он выдержал паузу и возвысил голос, – Оскорбления веры! Ведь именно с этим вопросом люди должны идти в суд, который разбирает дела по Ясе великого Чингизхана. Тем более, что наш обидчик здесь!
Соломон сделал шаг вперёд, полуобернулся и величественно вскинул руку в направлении нукера Могул-Буги:
– Этот человек вчера явился со своими товарищами вооружённый в нашу синагогу, где мы молились по случаю наступления нового года. Прервал наш праздник, оскорбил наших прихожан. Мы просим защиты у Дивана и эмира!
Нукер вспыхнул и бросился к Соломону, и тут же встал, как вкопанный, словно натолкнувшись на грозный голос одного из яргучи:
– Остановись, несчастный! Или ты умрёшь прямо сейчас! Если ты не понял, то я поясню – тебя обвиняют в святотатстве!
В суде повисла тяжёлая, как ртуть, тишина.
– Мы слушаем твои оправдания. Помни, каждое твоё слово сейчас весит, как каменная глыба, а вот твоя жизнь – легче воробьиного пёрышка.
– К тому же ты обманул нас, – печально добавил эмир, – Оказывается, ты не обратился с просьбой к моему наибу, а самовольно схватил человека без всякого закона.
Он был прекрасно осведомлён Златом о подробностях дела, но счёл приличествующим именно сейчас проявить рвение к правосудию. Раз уж представилась возможность щёлкнуть по носу молодого, да раннего Могул-Бугу. Сам ведь он оказывался вообще в стороне. Евреи пожаловались – суд вынес решение.
Дело принимало нешуточный оборот. За святотатство по Ясе – смерть. Яргучи не могли не понимать, что наживут в лице Могул-Буги смертельного врага. Его сестра – любимая жена Узбека. Та самая ночная кукушка, что перекукует любую дневную. За ним могущественный род кунгратов.
Между тем молоденький нукер обделался не на шутку:
– Я не знал! Не знал, что это молельный дом! Клянусь! Откуда мне знать? Церковь вон сразу видно – крест. Мечеть тоже легко отличить.
– Это способно лишь смягчить твою вину, но не снять её.
Неожиданно за юношу вступился один из судей:
– Не всякое место, где люди молятся, можно считать храмом. В своё время хан Угедей не причислял к ним еврейские синагоги! Скажи, почтенный, можно вашу моленную считать храмом?
Соломон замялся. Но его неожиданно поддержал Бадр-ад Дин:
– Какая разница: храм – не храм. Людям помешали справлять свои обряды, вторгшись на молитвенное собрание. А что он не знал, так это его вина. Мог бы и поинтересоваться.
Вмешательство мусульманского кади судьям было совсем не по душе. Он явно лез не в свои дела. Однако связываться с мусульманами тоже никому не хотелось. Как-никак сам Узбек объявил себя султаном, защитником их веры. Поди поперечь. На всякий случай спросили обвиняемого:
– Ты мусульманин?
Тот, после недолгого колебания подтвердил. Тогда спросили Бадр-ад Дина:
– По вашей вере его поступок предосудителен?
Кади поскрёб затылок и подтвердил:
– Если бы почтенный Соломон обратился с жалобой ко мне, я бы присудил этому юноше штраф.
– Юноше не повезло, что Соломон не поступил именно так, – прервал прения эмир, – Сейчас это дело слушает Диван-яргу, который руководствуется Ясой.
В зале снова повисла тишина. Все посмотрели на нукера с жалостью.
– По Ясе приговор может быть только один, – подал голос старший яргучи.
– Похоже этот юноша действительно совершил свой скверный поступок по неразумению, – неожиданно объявил Соломон, – Он так молод и усерден не в меру. Если он раскаивается, я готов отозвать свою жалобу и примириться.
– Мы ждём твоего слова, отрок, – яргучи явно умышленно обратился к подсудимому, как к совсем несмышлёному мальчику, – Кстати, назови своё имя.
– Сулейман, – буркнул тот, покосившись на Бадр-ад Дина.
– Так мы с тобой, оказывается тёзки, – всплеснул руками иудей. И, не дожидаясь ответа, воскликнул, – Прощаю! Прощаю! Прошу суд прекратить дело по примирению сторон. Надеюсь плату Дивану за беспокойство Сулейман не откажется выплатить? Пусть
