Дакар, отчётливо заскрежетав зубами, тем не менее, бросил спокойно:
— Имеешь что-то против?
Таким тоном можно заморозить не одного человека. Даже девушки испуганно замерли, переводя беглые взгляды с одного мужчины на другого.
— Нет, что ты! — притворно удивился Эдар, подняв руки вверх. — Я буду только рад…
Двусмысленность плескалась в каждом слове — тягучая, противная. Нестерпимо хотелось спрятаться за спину Дакара, лишь бы не видеть клубящиеся тьмой глаза. А он, будто почувствовав моё невысказанное желание, выступил вперёд, загораживая собой.
Тихо выдохнула, чувствуя, как дрожат ноги. Какой же он гадкий, этот сводный братец. И чего ему только от меня нужно? Ещё и смотрел так, словно холодом обдавал — осязаемым, а не выдуманным.
Дакар обернулся ко мне с чётким намерением пригласить к столу, но я вдруг поняла, что в присутствии Эдара не смогу проглотить ни кусочка. Посмотрела в глаза, надеясь, что он меня правильно поймёт:
«Не надо».
Уж лучше спуститься на кухню, потерпеть насмешки слуг, чем здесь, с этим…
Нахмурился, сдвинув тёмные брови, и сжал губы в тонкую белесую линию. Он должен почувствовать, обязательно должен.
Нехотя кивнул, всем своим видом выражая досаду и раздражение. А я не стала медлить, выпорхнула из столовой, расслышав удивлённое:
— Куда же…
И злое:
— Угомонись, Эдар!
Похоже, мне никогда не понять эти отношения — то они бросают друг другу взаимные обвинения, то он почему-то оказывается в его покоях, когда меня отравили. И общались они там без какой-либо натянутости, Дакар ещё и одежду на мне при нём разрезал (от этого воспоминания вздрогнула). А теперь снова рычал и приказывал. Собственно, Дакар постоянно был разный, словно менял маски одну за другой, с лёгкостью вживаясь в новую роль. И только наедине, без посторонних любопытных взглядов и вскользь брошенных ядовитых фраз, он казался настоящим — таким, каким не хочет быть на виду у всех. Или это моя очередная розовая мечта?
* * *Честно сказать, я немного погорячилась, бросив, что с лёгкостью вынесу насмешки женского коллектива. Не дойдя до кухни, остановилась, всерьёз подумывая переждать здесь окончание обеда и потом, как ни в чём не бывало, вернуться в кабинет.
Но неугомонный желудок недвусмысленно напомнил о себе, а ещё вдруг накатила тошнота. В этот день я впервые за долгое время почувствовала себя действительно хорошо, и рисковать своим здоровьем из-за страха было бы довольно глупо. Тем более насмешки — сущий пустяк по сравнению с жутким взглядом Эдара.
Выдохнула и, натянув на лицо обаятельно-глупую улыбку, спустилась по оставшимся двум ступеням, направившись к двери. А кухня… Кухня встретила меня так, как и ожидалось — вдруг оглушившей тишиной и таким удивлением, будто женщины увидели, по меньшей мере, мертвеца. Только шкворчание кастрюль и сковородок разбавляло немую сцену.
Самый лучший выход из тупиковой ситуации — сделать вид, что ничего особенного не происходит. И моё долгое отсутствие вовсе не обусловлено сменой должности, отравлением и переездом на господский этаж.
Поэтому, отсчитывая глухие удары сердца и стараясь удержать непринуждённое выражение лица, подошла к столу, взяла миску и ложку.
— Кто это к нам пожаловал? — первой пришла в себя Таеса — та самая, которая вперёд всех узнаёт новости у Шпона.
Голос сочится ядом, точнее, не так — фонтанировал, грозясь затопить не только кухню, но весь замок и окрестности в придачу.
— Хозяйская подстилка? — сдаваться девица не собиралась, видимо, желая, чтобы я чем-нибудь замахнулась на неё.
Нет, я бы непременно и замахнулась, и разозлилась, и огорчилась, заливаясь румянцем стыда, но… Не чего ведь мне стыдиться, потому что уж кем-кем, а подстилкой я не была.
— А чего, Таеса, завидно? — неожиданно обронила самая тощая из всех женщина. Кажется, её звали Хана, если память меня не подводит. — Каждый крутится, как может. Будь я моложе лет на двадцать, я бы… Ух!
Признание, несколько неуместное и комичное, вызвало бурный хохот, затмивший писклявый голос девушки, что попыталась огрызнуться в ответ. И пусть предположение Ханы было далеко от истины, я выдохнула с облегчением. Она права. Каждый думает о себе и о своём благополучии, как бы аморально это не звучало. Закон выживания, а уж в их мире это отнюдь не красивая метафора. Это истина.
Села за стол и только собралась положить в тарелку запечённые овощи и маленький кусочек мяса, как от двери раздался возмущённый голос Грассы:
— Это ещё что такое?
Обернулась. Женщина выглядела, как разъярённая фурия — глаза блестят, волосы разметались, руки в бока упираются.
— Я тебе бульон приготовила, наверх отправила, а ты тут собралась овощи есть?
Даже мысленно не нашлась, что на такой выпад ответить. Только простонала, осознав сказанное — опять бульон?
— И не морщься, — тут же отчитала меня Грасса. — Для тебя же, дурёхи, лучше будет.
На дурёху стоило бы обидеться, но я не смогла. Сидела и пыталась подавить теперь уже настоящую глупую улыбку. Обо мне заботились совершенно посторонние люди… Это так странно и, казалось, даже противоестественным. В роли «мамочки» привыкла выступать я, и когда болела сама, рассчитывать ни на кого не приходилось. Отец, если и делал вид, что ему не безразлично, то получалось у него неубедительно.
Я всё же съела бульон, а стоило выйти из кухни, столкнулась с Амисой.
— Ты куда пропала? Я к тебе приходила, — прошипела она, оглядываясь, словно опасаясь, что нас кто-то увидит.
Не зная, как объяснить, неопределённо махнула рукой.
— Я у тебя на столе оставила вазу с сухарями, — и, пока я не успела удивиться такой «щедрости», она пояснила: — Тётка поймала меня за руку и ничего больше не разрешила тебе относить. Говорит, пока рано.
Кивнула. Да уж, с Грассой особо не поспоришь, у неё разговор короткий.
Вновь оглянувшись, Амиса ещё тише спросила:
— Можно я вечером приду?
Я, конечно же, согласилась.
* * *К кабинету возвращалась, заблудившись в собственных мыслях. Вроде бы жизнь налаживалась — женский коллектив, кроме тявкающей Таесы, не сильно-то и
