Ей было плевать на сборку…
Он казался таким близким – осталось только поговорить. И потеплеют, может быть (конечно же,…наверное…), серо-зеленые глаза, и им обоим станет не до щита. И она впервые дотронется пальцами до короткой и едва-заметной щетины на его щеках…
«Ты такая смелая, … я ждал…»
Мастер Мастеров не видел замешательства – он вещал о сложных материях.
Белинда отложила ручку. Она вплотную подошла к моменту, когда пора что-то менять, когда необходимо что-то поменять, иначе потонет, захлебнется, треснет…
– Лин?
Ее впервые так назвали… Ее собственное имя, произнесенное Джоном, выплыло будто из глухого тумана, из немого вакуума.
А она все молчала. Когда он прервал объяснение, когда отложил карандаш, который использовал, как указку, когда подошел к ее столу.
– Что происходит? Ничего не хочешь мне рассказать?
Его упругий внимательный взгляд аккуратно нанизал ее на вертел, как птичью тушку. Кроме той комнаты-бункера, где она скрыла себя настоящую. Там, в этой скрытой от всего мира комнате, уязвимая Белинда стояла в дальнем углу и боялась подойти к двери, за которой теперь стоял тот, кому она больше всего мечтала вручить ключи от замка.
– Ничего.
А он тянул за ручку. Он все больше напирал – своими глазами, присутствием, – он вплотную подбирался к замку.
– Ты, очевидно, сегодня не способна воспринимать информацию. Не хочешь со мной поделиться причинами?
Наверное, он мог сказать это жестче, но слова скользнули по ее сердцу мягко, шелково.
Она не решится. Нет. Не тот момент, не такой, не подходящий.
«Слабачка, слабачка, ты – размазня…» – сообщила в голове херня едким голосом Рим.
И Лин вскинулась – не то на себя, не то на стоящего слишком близко Джона, который ни разу не решился на первый шаг сближения сам.
– Вы правы. Я сегодня не способна адекватно воспринимать информацию.
И она поднялась со стула, не обращая внимания на исследующий ее внутренности сканер, сложила в карман рюкзака новый, с одной-единственной исписанной страницей блокнот, а также чужую ручку.
– Причины?
Человек в форме начинал давить.
Не на нее. Не сегодня.
– Я скажу причины. Когда настанет верное время. Вам ли не знать?
И она отправилась на выход. Деревянными руками закрыла за собой дверь кабинета, на негнущихся ногах зашагала по ровному, как вагонный состав без перегородок, коридору.
Лишь внутри орало то, что у людей называлось логикой: «Дура! Дура, ты куда? А если после этого он откажется тебя учить?»
Душа уже пыталась порваться на части, уже приготовилась рыдать, как только ноздри вдохнут свежий воздух.
«Надо позвонить профессору, сказать, что я вернулась раньше…»
Лин уходила от кабинета прочь, ощущая, как собственноручно рушит любимый и привычный ей мир. Рушит и равнодушно наблюдает, как разлетаются по галактике отсеченные от стабильной плиты осколки.
Глава 4
О последнем занятии Белинда решительно предпочла не вспоминать – не прокручивать внутри неудачные диалоги, не упрекать себя за несдержанность и проявленный вдруг норов, не предсказывать, на что и как в дальнейшем это можно повлиять. Отгородилась от самой себя будто куполом – пусть снаружи хоть дождь, хоть снег, хоть камни – ей тихо внутри.
Тренировки отвлекаться помогали хорошо, а вот по возвращении в профессорскую усадьбу вновь наваливалась нудная, как зубная боль, тревога, и тогда Лин переодевалась в униформу горничной и принималась взаправду убираться. Чистила книжные полки и статуэтки от пыли, поливала цветы, пылесосила паласы – постоянно что-нибудь терла, полировала, шоркала – где-нибудь да возила тряпкой.
Ивар косился на нее с любопытством, но комментарии держал при себе. Лишь однажды хмыкнул:
– Слышь, тебе же за это не платят?
Он отправился на кухню, в который раз не дождавшись ответа.
И, как в зеркале, на его лице она увидела собственное выражение лица – тогда, в прошлом, когда она спрашивала, а ей молчали в ответ – недоуменное, чуть раздраженное, с печатью на лбу – «ну и ладно, мне пофиг…»
Хорошо отвлекала еще и настроенная Джоном на новый лад сфера – Белинда постоянно ловила вокруг себя светящиеся точки. Протирала корешки толстых и умных книг, а сама силилась почувствовать, в каком направлении плывет новая? Чаще всего не чувствовала – выбрасывала руку левее, правее, а то и вовсе в противоположном направлении.
И за прошедшие три дня точно она поймала лишь четыре. Из примерно двухсот.
«Мастер Мастеров скажет…»
И тут же обрубала себя – «что скажет, то и скажет». И погружала разум в вакуум. Продолжала удивлять Ивара, когда, например, пылесося, вдруг замирала, вскидывала к потолку руку, сжимала кулак, а после разжимала и разглядывала, словно пойманную муху, невидимое содержимое.
Только мух вокруг не было. И на строгом лице солдафона сменяли друг друга выражения: «Дура? Что ты ловишь? Может, рехнутая? Сказаться профессору? Хотя, может, я чего не понимаю?»
Лин, начищая до блеска чужой дом, продолжала «что-то ловить».
Ивар профессору не жаловался, молчал.
Роштайн по возвращении из института Белинду никогда не напрягал. Не навязывал свою компанию, не приставал с беседами, никогда и ни на что не жаловался. Лишь спрашивал: «Вас покормили?» Она кивала и всегда возвращала ему встречный вопрос: «Как сегодня?»
– Не звонили.
Раньше ему почти каждый день поступали звонки с угрозами, но в последнее время звонки стихли. Прошла неделя – и ни одного.
– Может, все наладилось? – вопрошал Иан не то ее, не то себя с надеждой.
«Может быть», – могла бы кивнуть Белинда, но предпочитала молчать. Ни к чему усиливать бессмысленную и преждевременную радость. Вот когда врага поймают…
На телефонной станции, как сказал Роштайн, его линию теперь в целях безопасности постоянно прослушивают – за плату, разумеется – «авось, поэтому негодяй и притаился…»
Как-то ее любопытство пересилило.
– Иан, а Вы могли бы показать мне ту коллекцию?
– Какую, душа моя?
Она легко прощала ему безобидную фамильярность в виде подобных, слишком интимных фраз – понимала, Роштайн не со зла.
– Ту самую…
– Из-за которой Вы здесь?
– Да.
– Конечно, мог бы. Я почему-то даже рад, что Вы спросили…
И он принес сверху из кабинета толстенный альбом с картонными страницами.
– Ее называют «Пророческая». Знаете, почему?
Белинда, временно позабыв и о тревогах, и о нужде ловить светящиеся точки, с жадным любопытством и некоторым разочарованием рассматривала совершенно обычные на вид почтовые марки. Блеклые, неяркие, совсем не такие, как ей представлялось.
– Скучные на вид, да?
– Да, – не стала врать. Коллекция, за которую по ее мнению, стоило бы пытаться перегрызть другому шею, должна была выглядеть, как набор искуснейших и филигранных кусочков гениального арта. Как чей-то очевидный неподражаемый талант, а не… вот это.
С восьми белых вертикальных прямоугольников, выполненных из довольно тонкой и почти прозрачной бумаги, на нее смотрели символы-рисунки, которые она не могла ни прочесть, ни интерпретировать – треугольник с расходящимися в стороны линиями – лучами солнца. Многократные, спрятанные одна в другой окружности, тыльная сторона ладони, а посредине глаз…
– А почему «Пророческая»?
– Потому что многие считают, что эти символы скрывают в себе истинное Знание – уж не знаю, что это
