Еще одна мысль занимала сыщика. Шиллинг раскололся и выдал Оберюхтина. Тот действительно лазил в Богородицкий собор. Что дальше? На очной ставке «иван» будет все отрицать. Он в семи водах варенный, повидал такое, что и не снилось обычному человеку. Два побега с каторги, ходки по тайге, бои с бродягами в тюрьме и с туземцами – на воле… Человек знает все притоны от Каторжной слободы во Владивостоке до Проточного переулка в Москве. Чем ты его прижмешь? Рассмеется в глаза. А без признания обратника как найти пятого?
Этот пятый теперь сильно занимал сыщика. В самом деле, Иона Оберюхтин, какой бы он ни был «иван» и авторитетный головорез, для Чайкина ровня. Однако, по версии Лыкова, во главе предприятия стоял кто-то особенный, кого побаиваются остальные участники «кражи века». Да и не по уму Ионе столь сложный замысел. А найти покупателя? Это же надо суметь пробиться к людям, которые запросто выложат миллион за дониконианскую икону. Оберюхтина к ним и на порог не пустят. Он не игрок в такой партии, только посредник между главным организатором и исполнителями. Так, все вроде бы верно. И что теперь делать?
Тут явился Делекторский и доложил, что вор Шиллинг надежно упрятан. Алексей Николаевич провел помощника в морг и показал труп смотрителя. Околоточный бесцеремонно залез пальцами в рану, обследовал ее и опешил. Долго разглядывал и так и сяк, вздыхал и морщился. Потом заявил:
– Как недоучившийся медик, могу авторитетно сказать, что таких ран не бывает. Его убили одним движением кисти. Но разрез зигзагообразный в двух плоскостях. Это невозможно!
– Однако мы с вами оба наблюдаем, что возможно.
Делекторский покачал головой:
– Нет такого ножа!
– А рана есть.
– Что говорит доктор Онкель?
– Он рассказал очень любопытную историю.
И коллежский советник сообщил помощнику то, что узнал от доктора. Никита Никитич задумался.
– Уссурийский край… Там древняя китайская культура. Люди порох выдумали. Могли и какой-то необычный клинок изобрести.
– Могли. Я тоже на них подумал.
– Что решили, Алексей Николаевич? Надо ехать, колоть Янковского.
– Пошлю телеграмму в канцелярию Александровского централа, – ответил питерец. – Там сейчас мой помощник коллежский секретарь Азвестопуло. Он снял показания с Анания Комова и просится сюда, мне в помощь. А поедет во Владивосток.
– Верно, – одобрил надзиратель. – Ему оттуда всего две тысячи верст до океана. А нам отсюда – семь. Но что будем делать мы с вами? Ждать, пока ваш помощник выяснит что-то важное? А до той поры сидеть сложа руки?
– Будем вести дознание со своего конца.
– С какого? – насмешливо поинтересовался Делекторский. – Сами говорите, что Оберюхтин – кремень и ничего не скажет. Может, я все-таки попробую расколоть молодца? Если проявить настойчивость, и кремень сломается.
– Дайте подумать, Никита Никитич, – вздохнул сыщик. – Дело трудное, надо покрутить в голове.
– Ну, крутите, – начальственно разрешил надзиратель. – Да, чуть не забыл! Там Васильев вас разыскивает.
Они покинули госпиталь и поехали в полицейское управление. Алексей Иванович увидел командированного и обрадовался:
– Нашлись! А то вице-губернатор сейчас придет.
– Зачем?
– Он вам сам скажет…
Тут дверь распахнулась, и боком вошел Кобеко. Он долго молча жал руку сыщику и смущенно улыбался. Потом заговорил:
– Алексей Николаевич! Разрешите от лица казанской администрации поблагодарить вас за совершенный подвиг.
– За что? – поразился Лыков.
– За подвиг. И не побоюсь этого слова, ей-ей! Такую банду изловить. Недавно приехали, и вот! Побольше бы таких командированных из столицы. Я уже доложил рапортом на имя министра. Отметил вашу деятельность. Теперь вопрос: а как мы, казанцы, можем отблагодарить вас? В рамках нашего скромного бюджета, конечно.
Питерец смутился. Ох уж эти провинциальные бюджеты. Стрижевский уехал на два месяца лечиться, Кобеко остался за него и тащит воз. А сам живет где-то на Второй Горе, где снимает квартиру. Казенное жилье в Казани полагается только губернатору. Служебного выезда Кобеко тоже не положено. И статский советник каждое утро ездит в кремль за свой счет на извозчике.
– Даже не знаю, что сказать. Хотя… Не могли бы вы, господа, угостить меня национальной татарской кухней? Говорят, она интересная и отличается от кавказской.
На лице вице-губернатора отразилось облегчение. Гость не запросил лишнего. Кобеко повернулся к полицмейстеру:
– Алексей Иванович, накормим?
– А то, Дмитрий Дмитриевич.
– Где у нас всего вкуснее?
– У Абдулбадигова на Сенной площади.
– У Абдулбадигова? – удивился статский советник. – Садыка Шахиахметовича?
– Точно так.
– Он же торговец коврами.
– А еще держит тайный караван-сарай, – пояснил Васильев. – В котором такая же секретная чайхана для постояльцев.
– И почему мы это ему дозволяем? Пусть купит промысловое свидетельство.
– У меня с ним сделка. Абдулбадигов – человек авторитетный в татарских кругах. Но при этом умеренный магометанин… Если можно так выразиться. Он не одобряет идей панисламизма, которые, как вы знаете, пролезают в татарский мир с Востока. Садык Шахиахметович сообщает мне о таких веяниях. А я ему за это послабления делаю.
Вице-губернатор одобрил действия полицмейстера. Все трое заговорили о панисламизме. Эта угроза всегда витала в воздухе, то слабея, то усиливаясь в среде крайних элементов. После манифеста 1905 года в Нижнем Новгороде, прямо во время ярмарки, прошел первый мусульманский съезд. Политическая полиция очень им интересовалась. Были подозрения, что на съезд съехались радикальные силы. Оказалось, что казанские чиновники в курсе этих событий. И ведут четкую и грамотную политику противодействия экстремизму, но не исламу.
Разговор продолжался долго. И Кобеко, и Васильев показали высокий уровень государственного мышления. В городе со значительным мусульманским населением, с сильным духовенством они искали золотую середину. Без оголтелости, но и без излишней либеральности. Казанцы рассуждали о пантюркизме, об угрозе большой войны, разбирались в высокой политике на Востоке. Лыков был приятно удивлен.
День прошел в хлопотах, а вечером трое чиновников явились на Сенную площадь. Торговля уже закончилась, меж лавками без дела слонялись сидельцы, косясь на нечастых здесь русских гостей. Хозяин подпольного караван-сарая поначалу смущался. Он впервые принимал у себя исправляющего должность начальника губернии. Строго говоря, уехавший Стрижевский тоже был «и.д.». А Кобеко получался «и.д.» в квадрате… Но на столе быстро появились закуски, и беседа приняла оживленный характер. Абдулбадигов незаметно подкинул бутылку водки, что еще больше развязало языки. Хозяин посидел из вежливости пять минут и удалился, сославшись на дела. А гости ослабили пояса и вкусили от души. На столе оказались шулпа из говядины, казылык[31], тутырма[32], отварные говяжьи хвосты, кыстыбыи с картофелем (похожи на чебуреки, только нежареные), выпечка с мясом и чак-чак. Все было вкусное и сытное. Лыков, хорошо изучивший Кавказ, пробовал и ахал: сравнение было в пользу татарской кухни. И
