— Опять в приемный ящик мусор попал, — весело пояснил сыщику стоявший рядом мастеровой в щегольском картузе. — Теперь чистить будут. Сколько тут этого хавоза — страсть! Чего только нет: и тележные колеса, и якоря, и даже двухпудовую гирю утром выловили. Как забьется приемник, садись и кури…
— А почему это черпалка здесь работает, а не у нахичеванской набережной? — поинтересовался Лыков. — Вроде говорили, они там подрядились, а они, вишь, парамоновскую пристань чистят.
— И-и, барин, видно, что вы нездешний, — охотно откликнулся мастеровой. — Так в Ростове устроено. Елпидифор, лукавый черт, за чужие деньги у себя лоск наводит.
— Как это?
— А вот так. Он в гирловом комитете заправляет, слыхали про такой?
— Ну слыхал, и что?
— Вот. Комитет честь по чести подрядился, это вы верно сказали. Сделаем, мол, вам не просто канал, а цельный речной порт. В газетах об том писали. Пятьдесят саженей шириной, пятьсот длиной и четырнадцать футов глубиной.
— Хорошее дело, разве не так? — поддел собеседника питерец. Тот даже обиделся:
— А я и не говорю, что плохое. Только Парамонов в том деле свой интерес зарыл. Вход на новый рейд будет мимо его собственной пристани проходить, вот где мы стоим. И посему, вишь ли, пристань ему углубят бесплатно.
— Но почему бесплатно-то? Никак в толк не возьму.
— Эх, барин, не прикидывайтесь. Уж поняли давно, я ж вижу. Нахичеванская дума за все заплатит, в том числе и за эти сто сорок саженей. А иначе никто им русло углублять не будет.
«Ну, Блажков, бежать тебе за водкой», — подумал командированный, а сам сказал:
— Безобразие!
Они постояли, помолчали. Тут вдруг мотор на землечерпалке вновь зарычал. Но, пока судно чинилось, рабочие перетащили его рукав на сторону. И Лыков с удивлением увидел, что теперь песок сваливают не на берег, а в небольшие самоходные шаланды.
— Чего это они? — спросил он у мастерового.
— Так положено, — ответил тот с видом знатока. — Подсыплют на левый берег, там, где рыбные заводы. Штоб весной меньше заливало.
— А вон те верзилы почему стоят? — сыщик кивнул влево. Там притулились у причала три особенные шаланды — они были заметно больше других.
Мужик загадочно посмотрел на барина, хотел что-то сказать, но передумал. Вместо этого он спросил:
— Вы с какой целью интересуетесь?
— Да так. Вижу: маленькие работают, а громилы отдыхают. Непорядок.
— А… Утром один приходил, краснорожий, здоровый, как бугай. Тоже все расспрашивал. Не из ваших будет?
— Из каких наших?
— Из сыщиков.
Алексей Николаевич огляделся — рядом никого не было. Он наклонился к уху мастерового и спросил:
— Это ведь те, что по двадцать кубических саженей грузят?
— Они, ваше благородие.
— А стоят почему?
— Не могу знать.
— Не бойся. Скажи, и я сразу уйду.
— Им и так запишут.
Лыков кивнул и отошел. Он догадался. Мошенничество происходило у всех на глазах. Многие видели, что творится, и молчали. Что же за счастливцы работают на больших шаландах? За что им приписывают чужую работу? Ответ на эти вопросы питерец получил немедленно.
С одной из посудин ловко, минуя сходню, спрыгнул на берег белобрысый верзила. Осмотрелся и двинулся к хлебным амбарам. Он шел вихляющей, хорошо знакомой Лыкову походкой. И наружность тоже характерная: золотая фикса во рту, ухмылка, дерзкий взгляд. Шаландер был из уголовных — опытный взгляд сыщика узнавал таких сразу.
Теперь следовало уходить. Если даже простой зевака заметил неуклюжие маневры сыщиков, тем более это сделают фартовые. Самое главное Лыков узнал, а детали надо собирать осторожно, не выдавая себя. И коллежский советник отправился на Дмитриевскую.
Там он первым делом разыскал Англиченкова. Тот сидел в общей комнате и натужно сочинял очередной рапорт. Увидев питерца, отложил ручку-вставку и хотел было подняться. Коллежский советник удержал его от политеса:
— Петр Павлович, вы сегодня в порту были?
— Так точно. Выполнял поручение вашего высокоблагородия.
— Мы же договаривались: без этого.
— Виноват, Алексей Николаевич. Да, я начал присматриваться к кадру гирлового комитета. Начал с наемных работников и вот что узнал. Самая большая землечерпалка, оказывается, тут фурычит, а не в дельте. И шаланды почти все при ней. Аккурат напротив пристани Парамонова ведутся дноуглубительные работы.
— Мы с вами оба хороши, — буркнул питерец. — Уже успели наследить.
И он рассказал надзирателю о своем разговоре с незнакомым мужиком на пристани.
Англиченков смутился:
— Я вроде бы того… аккуратно…
— И я аккуратно. Но когда сразу двое об одном спрашивают, тут и дурак догадается. Надо согласовывать наши действия.
— Виноват.
— Да оба мы виноваты, но зато ниточку нащупали. Вы видели лица этих шаландеров? Тех, что с больших посудин, которые по двадцать саженей земли грузят?
— Видел. Они выстроились напротив хлебных амбаров. Маленькие туда-сюда снуют, возят песок на левый берег. А эти три неподвижны. Шаландеры собрались вместе и в карты режутся. Я прошел мимо, одетый судорабочим. Будто бы земляка ищу со станицы Александровской… К ним тоже обратился. Послали они меня в одно место и продолжили играть.
— И как вам персонажи?
— Об этом, Алексей Николаевич, как раз рапорт и сочиняю, — оживился надзиратель. — Ведь я среди них Хана Ивана узнал!
— Хан Иван? Это кличка, что ли?
— Точно так. Он появился в городе прошлой осенью. Беглый в розыске, прибился к Меньшому Царю. Да так ловко, что скоро стал у него мазом над серыми [19]. Ловкий, сильный, большой отчаянности человек. Он теперь у Антипа главный боевик. По агентурным сведениям, именно Хан Иван убил в марте на Зеленом острове единственного в Нахичевани «ивана» Мисюру. А в апреле зарезал при налете купца Покорного. В нашей картотеке его нет, но мы располагаем приметами молодца. И вот, судя по этим самым приметам, один из тех троих, что резались в карты, — он.
— Хан Иван… — начал вспоминать коллежский советник. — В Москве есть Степка
