Назавтра было 3 июня. Сыщик встал поздно и спустился в ресторанный буфет уже в десятом часу. Народу там оказалось мало, но в воздухе витало напряжение. И жильцы, и обслуга с одинаково озабоченными лицами обсуждали что-то вполголоса. Сыщик схватил газету: так и есть! Государь распустил Вторую Государственную думу. Знающие люди предрекали это уже давно. Столыпин не мог наладить взаимодействие с левыми, а правых было недостаточно для проведения нужных власти законов.
Сыщик ушел с газетой в читальную комнату и сел в кресло. Как там батюшка-царь мотивировал? «К прискорбию Нашему, значительная часть состава Второй думы не оправдала ожиданий Наших. Не с чистым сердцем и желанием укрепить Россию и улучшить ее строй приступили многие из присланных населением лиц к работе, а с явным стремлением увеличить смуту и способствовать разложению государства. Россия продолжает переживать позор преступного лихолетия…» Также государь ввел своим указом новый избирательный закон, что было нарушением им же утвержденных правил, и объявил выборы в Третью думу начиная с 1 сентября.
Алексей Николаевич обдумывал прочитанное, когда в комнату тихо вошел незнакомец. Высоченный, с рябым лицом, и ухмыляется не по-доброму, показывая золотую фиксу. Одна бровь выше другой. Что-то знакомое… Вдруг сыщик понял, что это Хан Иван. Бандит закрыл за собой дверь и развязно сказал:
— Ну, здорово!
— Здорово, гамадрил.
— Че? Это че за слово? Че значит?
— Гамадрил? Обезьяна есть такая, большая и глупая, навроде тебя.
— Смеешься? Ну-ну. Посмейся напоследок. Это ты, пес, Меньшого Царя убил?
— Я. А ты будешь следующим.
Хан Иван вынул револьвер.
— Да? А что на это скажешь?
Браунинг сыщика остался в номере. Оказывается, уже и в буфет надо ходить при оружии… Он пошарил по столу и схватил куп-папье [34] из черного эбонита.
— Подходи, обезьяна, посмотрим, на что ты годен.
Лыков был напуган, хоть и храбрился для виду. Он лицом к лицу с опаснейшим убийцей, безоружный, а у того смит-вессон. От ножа сыщик попытался бы отбиться стулом. А как отбиться от пули? Вот проклятье… Но тут дверь распахнулась, и в комнату вошли четверо приказчиков из соседнего магазина. Они оживленно спорили насчет роспуска думы и не обращали внимания на немую сцену по соседству. Хан Иван убрал оружие и быстро удалился. Лыков не стал его преследовать, а так же быстро поднялся в номер и схватил пистолет. Уф… Теперь он даже в нужник будет ходить с оружием!
Это было первое потрясение сыщика в трудный день 3 июня. Он немного пришел в себя, опять спустился в буфет и пытался позавтракать. Но еда не лезла в рот. Ведь если бы не случайность, сейчас доктор Линдеберг уже готовился бы к вскрытию тела командированного. Алексей Николаевич потребовал расчет и съехал из «Европы». Покружил на извозчике по центру и велел везти его в градоначальство. Зворыкина на месте не оказалось. Лыков в телефон вызвал на подмогу Англиченкова. Петр явился, как всегда шумный и веселый. Увидев лицо питерца, он напрягся:
— Что случилось, Алексей Николаевич?
— Хан Иван приходил. В буфет, где я газетку почитывал.
— Когда?
— Да только что.
— А браунинг?
— В номере лежал. Не ходить же чай пить при оружии? Это я раньше так думал.
Надзиратель всмотрелся в питерца:
— Как же вы уцелели? Почему Хан не выстрелил?
— Не успел. Вошли приказчики из магазина Цвета и спугнули его. Вообще, если бы государь не распустил думу именно сегодня, меня бы шлепнули. Спасибо надо сказать Его Величеству.
— Ну дела… Сейчас бы… Тьфу! Надо этого ярыжника отыскать и нанести ему рипост[35]. А то ведь он не успокоится.
— Петр Павлович, достань мне вид на чужое имя, чтобы приметы подходили. Я съехал из гостиницы, хочу поселиться в другом месте.
— Вот это правильно, — согласился Англиченков. — Документик мы вам сейчас нарисуем. Какую фамилию желаете получить?
— Иванов Петр Семенович вполне подойдет.
— Сей момент, Петр Семеныч! Посидите пока здесь, под охраной городового. А я пулей туда-обратно. И место могу посоветовать: номера Аджиавы на Смирновском спуске. Напротив государственный банк с казначейством, всегда вооруженный пост их караулит. Шумно, правда — паровозы в ухо гудят, зато спокойно.
Так Лыков стал Ивановым и поселился с видом на железнодорожный мост. Рядом гремела таможня, воняли рыбные лавки и ругались крючники на лесных пристанях. В номере не было ванны, повар готовил отвратительно, а от коридорного пахло водкой. Зато найти столичного гостя бандитам будет затруднительно.
Второе потрясение этого дня ожидало Лыкова вечером. Он вышел якобы прогуляться. На самом деле — осмотреть окрестности, чтобы знать, куда драпать, ежели что. Сыщик неспешно фланировал вдоль реки, обходя толчею бурной береговой жизни. Вдруг его внимание привлекли две дамы за столиком греческой кофейни. Одна была рыхлая, непривлекательная, в смешной шляпке. Вторая, тоже одетая весьма непритязательно, оказалась… Ольгой Дмитриевной. Питерец встал за углом и некоторое время наблюдал эту парочку. Значит, Ольга действительно вернулась! Нюх не обманул коллежского советника. Зачем она так сделала? Неужели хочет провести собственное дознание? С нее станется. Вбила себе в голову, что подвела своего друга, втянула в опасное дело. И теперь должна помочь ему выбраться. М-да…
Через пять минут дамы расстались. Дурнушка пошла к Таганрогскому проспекту, а Оконишникова — в противоположную сторону. На углу Братского переулка Алексей Николаевич придержал ее за локоть и спросил:
— Ну и что происходит?
— Ой! Как ты меня нашел?
— Я же сыщик, забыла? А теперь говори.
Разводка покрутила головой по сторонам:
— Здесь неудобно, давай где-нибудь сядем.
Они зашли в молочную[36], заказали по чашке сливок. Когда половой ушел, Ольга Дмитриевна, пряча глаза, начала объяснять:
— Я понимаю, я тебе не жена. И не имею права на то, что вполне естественно было бы для… для законной супруги.
Лыков молча слушал. Женщина запнулась, ожидая ответа, не дождалась и продолжила:
— Ведь это я попросила тебя наказать вентерюшников! Знала, какие злые у нас в Ростове люди, и тем не
