Так и есть, понял Лыков. Она решила, что кругом виновата и надо хоть как-то оправдаться в его глазах и в своих. Чудно и непривычно. Покойной Вареньке в голову бы не пришло ослушаться мужа. Или захотеть вдруг прийти ему на помощь, когда сыщик ведет опасное дознание. А тут все наоборот. Не жена. Да, не жена. Сама отказалась венчаться. И как теперь быть? С одной стороны, Лыков был сильно раздосадован. Только помощи разведенных дамочек ему не хватало! С другой, эта женщина живет с ним под одной крышей, она ему небезразлична, ему с ней лучше, чем без нее. Иначе не оказались бы два одиноких человека вместе. Значит, терпи Ольгу такой, какая она есть. Варенька была другой? Но ее уже нет в живых. А эта живая, и тянется к тебе, и хочет быть нужной. Неумело, но пытается быть нужной. Нельзя сердиться и бранить эту несчастную женщину, ей и без того тяжело. Надо отправить ее домой. Объяснив еще раз, что так лучше для дела.
Начался длинный разговор, и в итоге решение было принято. Алексей Николаевич даже ухитрился не повысить голоса, хотя очень хотелось. Они условились, что Ольга завтра уедет в Петербург. На этот раз по-честному, без фокусов. А чтобы сыщику было спокойнее, ее спутником станет губернский секретарь Филимонов. Заведывающий ночной стражей оставил свой пост: он получил вызов в столицу. Драчевский не забыл смелого человека и подыскал ему должность в петербургской полиции. С таким попутчиком госпожа Оконишникова будет в безопасности. А заодно и под надзором.
Когда тонкий вопрос был решен, Алексей Николаевич сказал:
— Теперь доложи, что удалось выяснить. Я же вижу — глаза горят, румянец на щеках. Интересно было тебе оказаться в шкуре сыщика?
— Интересно, — призналась разводка. — Не только вам нравится играть в казаки-разбойники. Сама не ожидала, что так затянет.
— Давай о деле.
— Давай. Женщина в нелепой шляпке, которую ты видел, — моя давняя знакомая. Мы сидели за одной партой в гимназии. Зовут Евдокия Липявкина. Точнее, звали до замужества, а теперь ее фамилия Несмашная. Евдокия вдова, господин Несмашный умер год назад. При необычных обстоятельствах.
Лыков насторожился. Неужели сыщик-любитель действительно разнюхала что-то интересное? Ольга увидела его реакцию, улыбнулась и продолжила:
— Он был владельцем фабрики синьки. Небольшой, но процветавшей. Она давала доход, достаточный для безбедной жизни всего семейства, а там трое детей, прислуга и прочее. Так вот, безбедная жизнь кончилась еще при живом муже. Его заставили отдать фабрику.
— Что значит «отдать»?
— Пришли и сказали: вот тебе пять тысяч, и ступай отсюда прочь. Дело больше тебе не принадлежит.
— И кто так заявил? — возмутился Лыков.
— Там был покупатель, подставное лицо. Настоящим владельцем является Прохор Иванович Царев.
— Средний Царь! Ах, скотина. Но почему фабрикант не обратился в полицию?
— У него рыло было в пуху, — вздохнула Ольга Дмитриевна. — Во время еврейского погрома Несмашный входил в отряд желторубашечников [37]. И даже был у них командиром истребительной тройки. На самом деле он хотел под шумок избавиться от конкурента, который тоже делал синьку, еврея Мордки Кумкеса. Его фабрику на Ермоловской желторубашечники сожгли. Но Степан Несмашный не удержался и совершил еще одно преступление: он обокрал дом Кумкеса. Хозяина погромщики убили, и сына его тоже. Там творились страшные вещи, никто не предполагал, что погром примет такой размах. Сами зачинщики не ожидали. Они разбудили темные силы, из щелей вылезло наружу невиданное зло… Говорят, городской голова Хмельницкий был среди застрельщиков. Тогда полностью сгорели Новый и Покровский базары, много домов, в которых находились еврейские магазины и лавки. Сколько погибло народу, до сих пор точно неизвестно, но, видимо, больше ста человек. И много было ранено и покалечено [38]. Несмашный тоже разворовал несколько магазинов, это не считая дома и фабрики Кумкеса, а потом еще скупал у громил еврейские вещи. Полиция об этом знала, но до поры до времени молчала. Иначе пришлось бы пересажать полгорода. А еще вооруженное восстание… Но когда все утихло, люди устыдились случившегося. И жалели погибших. Что-то изменилось в головах властителей, и в головах обывателей тоже. Некоторых из самых явных погромщиков начали вызывать на допросы. Рассказывали, что даже готовили процесс. И муж моей одноклассницы сел бы на скамью подсудимых одним из первых. Когда он пришел жаловаться, что у него отбирают фабрику…
— Подожди, — перебил Ольгу Лыков. — К кому он пришел жаловаться?
— К градоначальнику, им тогда был Драчевский. Так вот, Даниил Васильевич ему будто бы сказал: пошел вон! Когда ты отбирал, нас не звал. Сейчас у тебя отбирают, а и черт с тобой, за дело. И то сказать, репутация у Несмашного в городе была хуже некуда. Никто не хотел за него заступиться. Видимо, Царевы на это и рассчитывали.
— Так и отобрали?
— Да. Степан Терентьевич очень переживал, сильно выпивал, чтобы залить горе, и его быстро хватил удар. А может, и отравили… Вдова тем более ничего не смогла противопоставить, и фабрика перешла к Прохору Цареву.
— Подожди! А почему мне тот же Блажков ничего об этом не сказал? Начальник сыскной части — и не в курсе? Он заявил, что укрытия братьев Царевых ему неизвестны. А тут целая фабрика.
Оконишникова пояснила:
— Имя настоящего покупателя Евдокия узнала лишь год спустя. Когда Прохор Царев поселился на фабрике. А до того на первом плане было подставное лицо.
— Что за лицо?
— Да ее собственный троюродный брат Егор Липявкин. Он имел долю в фабрике и вдруг потребовал все.
— То есть со стороны это выглядело как родственный спор? — сообразил сыщик.
— Именно.
— Ты сказала, что Средний Царь поселился на фабрике. В каком смысле?
— В самом прямом. Там есть рабочая казарма. Часть ее отгородили и устроили квартиру. Евдокия говорит, что очень богато отделанную и меблированную. В ней и живет Средний Царь.
— А за стенкой — его гвардия, — продолжил Лыков.
— Так и есть.
Это были важные сведения. Полиция не
