Ему за вас… Что это значит? Неужели Хана Ивана прикончил Сергей? Много лет назад Лыков убил человека, угрожавшего его учителю Благово. Сановника в третьем классе, загадочного кукловода и влиятельного негодяя [41]. Убил и не поморщился, он за Павла Афанасьевича порвал бы в клочья любого. Азвестопуло знал, что Иван Кухта приходил к его начальнику в гостиницу и едва не застрелил; Алексей Николаевич сообщил об этом в записке. Неужели ученик точно так же отомстил за учителя, как когда-то Лыков за Благово? Ай да Сергей Манолович…
Коллежский советник вспомнил, что еще в больнице у него мелькнуло подозрение. Уж больно знакомый удар. Прямой в шею, его очень трудно отбить. В свое время сыщик обучил Сергея обращению с ножом. Сам он перенял секреты от Калины Голунова, наставника по службе в пешей разведке Рионского отряда. Калина, опытнейший пластун, знавший все приемы рукопашного боя, привил вчерашнему гимназисту много полезных навыков. Не раз они спасали Лыкову жизнь. Что смог, Алексей Николаевич передал Азвестопуло. Похоже, грек применил полученные знания в известковом карьере.
Глава 10
Стодесятники
Прокопий Цецохо внимательно разглядывал стоящего перед ним человека.
— Как, говоришь, тебя зовут?
— Азвестопуло.
— И ты из Одессы?
— Ну.
— Нукать будешь на бабе, если она тебе разрешит. А здесь нечего!
Грек скривился, но промолчал.
— А что у тебя с башкой?
— Стукнуло по касательной. Скоро пройдет.
— Чем стукнуло? — нахмурился атаман. — Говори яснее.
— Мы провели экс на Николаевской. Бомба оказалась мощней, чем я думал…
— Думал он… Сам, что ли, снаряд мастрячил?
— Ну. То есть сам, конечно.
Цецохо глянул на собеседника с интересом:
— Соображаешь в подрывном деле?
— В саперном батальоне научили.
— Хм… Сейчас время такое, бомбы в почете. Ими можно любую дверь открыть. Так что вышло на Николаевской?
— Открыли дверь, как ты говоришь. А потом еще и вторую. Мы несгораемый шкап громили в магазине Цидлера.
— Много взяли?
Грек замялся:
— Много-то много, да не успели поделить. Я уехал на перевязку. А ребят тем временем зацапали. Один, значит, остался. Ищут, псы, аж землю грызут. Пришлось из Одессы лататы делать. Вышел случай — бери, не вышел — беги…
— Значит, Серега Сапер — это ты и есть?
— Ну. То есть я.
— Деньги имеешь при себе?
— Не деньги — слезы, — ответил Азвестопуло. — Там по двадцать тысяч приходилось, да мимо прошли. Быстро нас псы накрыли, не просто так. Сдал кто-то. Не иначе лягач [42].
— А не ты ли и сдал? — влез в разговор детина с ухарской физиономией.
— Это кто? — брезгливо спросил грек у атамана.
— Герасим Авцын, мой есаул.
Сапер взял ухаря двумя пальцами за нос и потянул:
— Ты знаешь, шишгаль[43], что за такие слова на каторге делают?
Авцын вырвался, отскочил в угол и полез за пазуху.
— Отставить! — рявкнул Цецохо.
Он повернулся к новенькому и сказал:
— Что в обиду себя не даешь, это правильно. Однако мы должны тебя проверить. Где сидел? Каторга большая.
— В Кадаинской тюрьме, потом в Акатуе.
— А в Кутомарах не был?
— Проходил раз, неделю столовался, ждал этапа.
— В какой камере сидел в Кутомарах?
— В десятой, — ответил грек. — А ты тоже там был? Я тебя не помню.
— И я тебя не помню, но есть другие люди. Десятая камера была «иванская». Ну-ка скажи, кто ее держал?
— Канарейка.
— Правильно. А теперь ответь другое. Сейчас мы и узнаем, был ли ты в Кутомарах на самом деле.
— Ну?
— Опять?! — стукнул кулаком по столу Прокопий. — Я ж говорил!
— Присказка у меня такая, не ори. Чего спросить хотел?
— Канарейка, как напьется, что делал?
Новенький ответил, не раздумывая:
— Да плакать начинал, как баба.
— Хм. А еще что?
— Песню пел дурацкую.
— Какую песню?
— Да дурацкую, говорю тебе. Глупую песню. «Трубка моя пенковая закурилася, милка моя дорогая зажурилася».
И Цецохо, и даже Авцын ухмыльнулись.
— Верно! Ну, тогда проходи, садись. Как ты с каторги утек?
Обстановка в комнате сразу разрядилась. Атаман потребовал водки и закуски и стал угощать нового знакомца. Они сидели в задней комнате заведения Дворового, держателя бубличного производства. Пахло ванилью и свежим хлебом, за стенкой топали сапогами пекаря. Азвестопуло насторожился:
— А нас тут не накроют?
— Не дрейфь. Хозяин нам обязан, мы ему место расчистили.
— Это как?
Авцын самодовольно пояснил:
— Пришел было другой пекарь, ростовский. Баранки с маком продавал. Чуть у здешнего кусок весь и не отнял. А мы поговорили с ним по душам, он и убрался восвояси. Вот так могём!
Грек выпил полстакана, закусил бубликом и заявил:
— Надо Ростов себе подчинить. Все деньги там!
Стодесятники переглянулись, и Цецохо ответил:
— Легко сказать. Мы сунулись было, да обожглись. Есть там один, Хан Иван зовут. Мускулястый, сволочь. Никак с ним не совладать, батырь! Двоих наших убил.
— На ножик его надеть, и весь разговор.
— Ты, что ли, наденешь? — разозлился есаул.
— А надену, — твердо ответил грек. — И не таких видали. Что он, из железа сделанный? Нет, человек, как все. Значит, хорошая сталь в него без масла войдет.
Атаман покачал головой:
— Мои ребята пытались, да не совладали. А они крученые, в кипятке вареные, нерчинскую каторгу на зуб пробовали.
— Плохо их там варили. Дай мне попробовать.
— Да я будто против? Возьми людей, сколь тебе надо, хоть троих, хоть четверых.
Азвестопуло отмахнулся:
— Разве на манер зрителей в театре. Сам справлюсь, один на
