— Ну-ну…
— А мне велел не нукать! — рассмеялся Серега Сапер. — Скажи, вы за этим Ханом разведку вели?
Цецохо осторожно ответил:
— Приглядываем вполглаза.
— Надо во весь глаз. Что о нем известно?
— Ловок, бестия. Крови на нем много. В Москве в большом авторитете обретался.
— А сюда как попал?
— Да так же, как и ты. Жарко стало, вот он и утек.
— Ясно… Один он бывает или завсегда при компании?
Авцын придвинулся и сказал вполголоса:
— В бане Хан Иван один бывает.
— В какой?
— Братьев Худовердовых, что на Рождественской улице.
— На виду больно, — засомневался грек. — Надо его в глухое место выманить. В карьер какой-нибудь или на окраину, где людей поменьше.
— Так он тебе и пойдет!
— Ежели по-умному сделать, то выманить можно, — настаивал Азвестопуло. — Бабу подослать. Он насчет женского пола как, интерес имеет?
— А черт его знает, — смутился Прокопий.
Грек встал:
— Вот что, ребята. Я человек широкий, планы у меня как у Бонапарта. Слыхали про такого?
— Доводилось, и что?
— В Одессе двадцать косуль[44] спроворил, а они взяли да уплыли. Сейчас псы мои деньги делят. Хочу фарт!
Стодесятники молча смотрели на новенького, ждали, что он дальше скажет.
— Надо идти, брать приступом Ростов. Нахичевань — дыра, все деньги по ту сторону межи.
— Там таких умных мильён, вся Богатяновка ими забита, — возразил Авцын. — Не дадут. Кто пустит чужих?
— А мы и спрашивать не будем. Придем, возьмем что пожирнее, и только нас и видели. Ну?
— Ты вчера лишь тут появился, обстоятельств не знаешь, — терпеливо стал объяснять Цецохо. — Мы и сами давно через межу косимся. Но вот сунулись — и получили. У Хана Ивана разговор короткий.
— Если я вам его спишу, возьмете в свою хевру?
— Нам люди требуются.
— И мне одному не справиться. Бомбу я сделаю, но после взрыва надо налететь, тех, кто уцелел, добить. Сорвать куш и деру. Команда нужна. А вы масалки [45], народ к пальбе привычный.
На том они и сговорились. Новенький оделся неприметно и отправился разведывать Богатяновку. Через день он появился в номерах Искидарова и заявил атаману стодесятников:
— Дай мне на завтра трех человек с подводой.
— Пошто?
— Сгодятся покойника увезти.
— Толком объясни, — нахмурился Прокопий.
— Нашел я Хана Ивана, буду ему секир башка делать.
— Сам?
— Конечно, сам, я же обещал. Но списать его придется в Ростове, сюда он не поедет. А труп лучше положить здесь. На той стороне должны сразу понять, кто пришиб и за что.
— Так-так… — теребил бороду атаман. — Что делать надо? Мертвого забрать? А как мои его через два города повезут?
— Накроют соломой да повезут.
— А если каплюжные[46] по пути?
— Разбежимся. Телегу с лошадью, стало быть, лучше скрасть. Чтобы по ним на тебя потом не вышли.
— И все это к завтраму? Ну ты даешь.
— Прокопий, я чох-мох не разбираю, — жестко сказал грек. — Мне ждать некогда, я человек решительный. Хана Ивана беру на себя. Которого вы все боитесь… А ты телегу спроворить не можешь! И зачем ты мне такой? Отменим все, и уговора меж нами не было, других найду.
— Ладно, будут тебе люди, и телега будет. Еще поглядим, какой ты решительный. На словах вы все храбрецы.
— Погляди, — усмехнулся Азвестопуло. — Завтра в полдень твои ребята должны быть повозле ростовской городской каменоломни. Смотри, не спутай с нахичеванской.
И ушел.
Иван Кухта тем временем сидел в трактире Штепы на Церковной площади и читал только что принесенную рассыльным бумагу. Там корявым почерком было написано: «Хан Иван есть дело на двадцать рублей есть табельщик в городской коменоломне мир не знает другова такова чернова человека жулик и вор не всю работу рабочим записывает нада проучить. Приходи завтра в полден покажу ево и договоримся можно част денег вперет».
В двенадцать пополудни Азвестопуло стоял у спуска в карьер. Он был одет в рабочую робу, перепачканную известкой. Грек смотрел гоголем, а руки независимо сунул в карманы. На другом краю карьера спрятались за кустом трое, при них была телега.
Подошел высоченный детина, вынул из кармана бумажку:
— Ты писал?
— Я.
— Что за нужда? По шее настучать али серьезное?
— Погоди. Скажи, это ты приходил Лыкова убить? В гостиницу, неделю назад.
Хан Иван отступил на шаг, всмотрелся в незнакомца:
— Не понял. Ты кто?
— Я за Алексея Николаевича любому горло зубами перегрызу. А тебе, гаденыш, даже с удовольствием.
— Так ты пес! — догадался бандит и полез в карман пиджака.
— Для тебя — его благородие титулярный советник Азвестопуло. Готов? Погнали на вороных!
Грек вынул из рукава нож и показал противнику. Тот извлек свой, вдвое больше.
— Ну, держись, благородие!
Бой получился скоротечным. Кухта нанес удар, целя сыщику в сердце. Тот левой рукой отбил его, а правую выбросил вперед. Бандит был чуть не на голову выше, но это не смутило Азвестопуло. Выпад — лезвие глубоко вошло в гортань. Сыщик отступил назад, пряча нож обратно в рукав.
— Х-х… — Раненый схватился руками за шею, обвел вокруг себя непонимающим взглядом. Пошатнулся и упал на колени.
Сыщик склонился к нему:
— Ну что, Иван Кухта? Сейчас душа твоя отлетит. Но ангелы за ней не явятся, уж больно она у тебя смрадная.
Хан Иван с трудом поднял на него глаза.
— Что…
— Сдохни!
Азвестопуло сапогом брезгливо ткнул бандита в грудь. Тот упал и засучил ногами. Грек махнул рукой поджидавшим стодесятникам: ко мне! И тут же резко повернулся. На спуске стоял рабочий с перепуганным лицом.
— Брысь отсюда! И помалкивай!
Мужик стремглав бросился вниз.
Подъехала телега, в нее погрузили труп, забросали соломой и быстро двинулись к меже.
